Она втянула в себя воздух, стараясь успокоиться. Даже самый звук его голоса вызывал у нее повышение температуры.

– Развлечение – это смотреть фильм, играть, например, в кегли или обсуждать хорошую книгу. То, чем мы занимались, называется по-другому – то есть сексом.

– Секс и есть развлечение.

– В данном случае это была попытка уйти от самой себя. Вещь совершенно не рациональная. Я даже не уверена, что сознавала, что делала.

– А вы, значит, рациональное существо, – произнес он с издевкой в голосе, которая, правда, совершенно ее не задела. Пусть себе иронизирует на здоровье. По большому счету, так даже лучше.

Она подумала о Саре, в очередной раз поразившись отношениям между ним и ею. Интересно, как часто видел Ноа свою дочь в течение последних лет и насколько отец и дочь были близки между собой? Если бы он на самом деле был с дочерью близок, то Сара вряд ли позволила себе так пренебрежительно относиться к отцу, независимо от того, популярен он среди ее подруг или нет. Эту мысль подтверждали и слова самого Ноа – он ведь пожаловался ей, что его дочь вряд ли станет говорить с ним по душам. Совершенно ясно, что их отношения складывались непросто. Интересно знать, чувствует ли он, что его отношения с дочерью оставляют желать много лучшего?

– Итак, – продолжал он, и на этот раз в его голосе появились чисто деловые, директорские нотки – глава школы обращается к тренеру школьной команды, – что касается вашего рационализма, то он вас подводит в вопросах тренерской работы – девочки пробежали кросс просто ужасно.

Когда Сами потянулась ручонкой к телефону, Пейдж дала ей подержать телефонный провод.

– Условия забега трудно было назвать идеальными.

– Они были одинаковыми для всех команд, но другие бежали лучше наших. Вы их расхолаживаете, Пейдж. Вот в чем проблема. Я наблюдал за тренировками и видел, что довольно значительную часть времени вы проводили в беседах.

– Когда необходимо обсудить что-нибудь серьезное, мы беседуем. Я верю в откровенные разговоры, и мне наплевать, если даже девочки проиграют все последующие состязания. Главное, что мои беседы могут помочь им преодолевать трудности взросления. Хотя, с другой стороны, – тут она повысила голос, – в последнее время мы не слишком часто разговаривали. В последнее время мы работали как проклятые.

– Отчего же тогда такие плачевные результаты?

Пейдж вздохнула.

– Никакой загадки здесь нет. Просто наши девушки не считают себя бегуньями в буквальном смысле этого слова. И уж наверняка они не видят в себе победителей. Победа. Вот что нам нужно как воздух. Всего одна. Она способна перевернуть сложившийся стереотип.

– Как же вы добьетесь победы, если не измените свой имидж?

– Вот об этом мне придется подумать. У нас есть конкретные предложения?

У Ноа было одно конкретное предложение, но он не собирался делиться им с Пейдж. Он был сердит и раздражен не только потому, что ему понравилось заниматься любовью с ней, хотя это тоже своего рода зависимость, но куда больше его взволновало то, что он постоянно о ней думал. И не мог себе этого запретить. Она, возможно, не подозревала об этом, но перед самим собой ему ни к чему было лукавить. Он помнил все подробности той ночи – как ее руки обвивали его тело, как напрягались ее соски под его языком. Он помнил тихие стоны, исходившие от нее в тот момент, когда она достигла пика наслаждения.

Ее желание забыть все, что было между ними, злило его до невозможности. Поэтому он не открыл ей своих планов, не ее это, черт возьми, дело – знать о его планах. Кроме того, в тот момент он вовсе не был уверен, что план сработает. Необходимо было получить кое-какие разрешения и любой ценой обзавестись оборудованием – все равно как: купить, взять во временное пользование, даже украсть. Но даже и в этом случае риск, разумеется, существовал. Конечно, он все задумал правильно, но план – одно, а его осуществление – совсем другое. Принимая во внимание отношение к нему учащихся в Маунт-Корте, особенно негативное отношение со стороны Сары, неудачу он позволить себе просто не мог.

Энджи вернулась с работы рано. Она постаралась отложить некоторые вызовы, чтобы высвободить для себя несколько свободных часов, хотя и не совсем знала, как ими распорядиться. Просто она понимала, что необходимо что-то предпринять. В последнее время она работала все больше и больше, в надежде, что привычный ежедневный труд позволит ей отогнать неприятные, тревожные мысли. Но мысли не оставляли ее. Она гнала их от себя, но они снова появлялись как грозовые тучи. И некуда было от них деться. Ее жизнь превратилась в сплошной кошмар выполнения однообразной работы, хотя в ее нынешней жизни мало что осталось от привычной.

Дуги, обычно скорый на словцо и действие, неожиданно стал скрытничать. Когда она везла его из школы домой, каждое слово приходилось вытягивать из него, словно клещами, а уж по собственной инициативе он вообще редко что-либо рассказывал. Дома тоже было немногим лучше. Большую часть времени он проводил у себя в комнате, где готовил домашнее задание или болтал по телефону. Ясно было, что он по какой-то причине находился в угнетенном состоянии, чему немало способствовала и размолвка между родителями.

Бен редко поднимал на нее глаза, редко разговаривал с ней и совсем не пытался к ней прикоснуться. Он жил в доме и в то же время словно бы и не жил там. Впрочем, даже это можно было поставить под сомнение. Когда она приехала, она предполагала, что он, как обычно, сидит у себя в мастерской, но дом оказался пустынным. В студии было темно, на все карандаши и ручки аккуратно были надеты колпачки, а все бумаги лежали аккуратными стопками. Телевизор тоже не работал. В гараже не было его машины.

Она уселась на привычное место на кухне, не столько ожидая возвращения мужа, сколько стараясь решить, что делать дальше. Если бы Бен был дома, с ним можно было бы начать разговор. Она имела это в виду, когда уходила с работы раньше обычного. Но в доме было так же тихо и пусто, как и в ее мыслях. Она почувствовала себя беспомощной, как никогда. Полное незнание того, что делать, было так же плохо, как не знать самое себя.

Ирония заключалась в том, что она знала много всевозможных вещей, но, как выяснилось, не знала главного. Она досконально изучила, как функционирует человеческий организм, посещая курс за курсом в медицинском институте и читая специальную литературу, и в результате стала хорошим специалистом. Она могла извлечь различные органы, почистить их, починить и поставить обратно. Но она не умела создавать. Она не могла сделать что-нибудь там, где раньше ничего не было. Она не могла заполнить окружающую пустоту новым смыслом.

Когда ее муж и сын почти перестали с ней общаться, она поняла, что из ее жизни ушло самое главное, и она продолжала механически выполнять привычную работу, словно повинуясь одной только инерции. Это не могло долго продолжаться. Пустота внутри нее увеличивалась и, как черная дыра, должна была в один прекрасный день поглотить ее самое.