Про «поганые ростки» великий князь сказал не для красного словца. Кроме опасавшегося царской опалы князя Курбского, перешедшего на сторону врагов Москвы, за границу год назад сбежали бояре Колычев, Пухов-Тетерин и Сарохозин. Был обвинен в измене и сговоре с поляками, но после помилован Фуников, наместник города Стародуба. За попытку уйти в Литву смоленский воевода князь Дмитрий Курлятев был отозван из Смоленска и сослан в отдаленный монастырь на Ладожском озере. Савлук Иванов, дьяк князя Владимира Андреевича Старицкого, подал донос о «великих изменных делах» царского брата. Иванов утверждал, что князь предупредил полоцких воевод о намерении царя осадить крепость. Иоанн Васильевич простил брата, но лишил его части удела, а княгиню Ефросинью Старицкую велел постричь в монахини Воскресенской обители, что на реке Шексне.

Казалось, что преступник умирает. Он лежал, как неживой, отрешенно глядя в небеса. Видимо, он пребывал в трансе, потому что знал — скорой смерти ему не видать. Что великий князь и подтвердил.

— Молчишь, негодяй?! — Иоанн Васильевич был страшен. — Ничего, ты у меня не только заговоришь, но и запоешь. Отвезти его в темницу! — приказал он кому-то из бояр. — И беречь пуще глаза! Отвечаешь за него головой! Ежели его отравят или убьют, живьем тебя сгною!

Все бояре, собравшиеся вокруг царя, задрожали от его слов. Но гнев Иоанна Васильевича прошел быстро; а возможно, он просто упрятал его поглубже. Когда принесли из кустов арбалет и царь осмотрел оружие, он обернулся к Фернану Пинто и сказал коротко:

— Я не забуду о твоей великой услуге, боярин.

Все дальнейшее происходило так, словно и не было на великого князя никакого покушения, будто оно было обыденностью, не достойной особого внимания. Зайцев снесли в кучу, — их оказалось около четырехсот. Особо отличившиеся (естественно, после царя, которые добыл длинноухих зверушек больше всех) получили из рук Иоанна Васильевича награду — по кубку дорогого вина, а Фернан Пинто, как самый удачливый — ведь первый заяц был на его счету, не только опорожнил свой кубок (золотой, с каменьями!), но и получил его в подарок.

Затем все отправились в охотничий домик в виде просторной деревянной башни, довольно ветхой с виду, — наверное, старой постройки. Башня, огороженная тыном, находилась на краю Сокольничего леса, вблизи Москвы. Там, на просторной поляне перед башней, уже разбили шатры для бояр, чтобы они могли всласть попировать, а великий князь и его приближенные удалились в охотничий домик, куда были приглашены и испанцы.

И Фернан Пинто, и Антонило де Фариа были немало смущены таким вниманием со стороны могущественного правителя Московии к их персонам. Они скромно уселись за дальним столом и лишь смотрели во все глаза на царское пиршество, не забывая ублажать и свой желудок, потому что аппетит на морозе разыгрался не на шутку.

Царь сидел на резном деревянном кресле, украшенном слоновой костью и рыбьим зубом. Его лицо было безмятежно-спокойным, лишь темно-серые глаза, казавшиеся бездонными, блистали, как два острых клинка дамасской стали. Похоже, в его душе бушевала буря, но привычка владеть своими эмоциями все же брала верх. Он пил наравне со всеми, смеялся шуткам и сам подшучивал над некоторыми нерадивыми охотниками, принимавшими его слова как большую милость — значит, гроза на этот раз пройдет над их головами.

Сначала подали вино — мушкатель — и сладости: варенья разные, сладкие коврижки, затем миндаль, орехи и целую гору кускового сахара. А спустя час-полтора принесли запеченную на костре свежатину и соусы к ней. Тем временем на улице потеплело, и неожиданно подул сильный ветер. Да такой, что домик весь задрожал, до основания, и с божницы, где находились образа, неожиданно упал на пол святой хлеб. Фернан Пинто уже знал, что у русских он называется хлебом Пресвятой Девы, что его освящают в церквях на Пасху и хранят возле икон, в красном углу избы.

Великий князь и бояре вскочили на ноги; все стояли молча, в великом трепете. «Ох, не к добру это, ох, не к добру…» — услышал Фернан Пинто шепот кого-то из соседей по столу. Испанцы тоже поднялись, хотя и не понимали, почему падение хлеба, пусть и освященного в церкви, столь сильно поразило пирующих.

— Позовите святого отца, — наконец глухо молвил царь.

Ждать долго не пришлось — священник тоже принимал участие в охоте, но все время просидел в утепленном возке, пробавляясь подогретым вином и сладкими коржиками. Узнав о случившемся, он с величайшим старанием и благоговением собрал весь хлеб с пола, — до последней крошки — прочитал молитву и обрызгал всех присутствующих свяченой водой; она была у него в небольшой серебряной фляжке с чеканным изображением креста.

Затем охотничий пир продолжился, но стал каким-то скучным, натянутым; умолкли шутники, не было слышно ни смеха, ни громких разговоров, да и царь сильно помрачнел. Поэтому бояре облегченно вздохнули, когда Иоанн Васильевич на прощанье предложил всем выпить по кубку вина из его рук и отпустил их со словами:

— А теперь ступайте с Богом.

Спустя неделю после царской охоты, в хмурый ноябрьский день, ближе к обеду, Фернан Пинто сидел возле стола и задумчиво вертел в руках царский подарок — кубок дивной красоты. За такую вещь в Португалии можно купить целую деревню. Но что он скажет Диего Лайнесу, вернувшись домой? Ведь ему так и не удалось побеседовать с великим князем. Хотя, с другой стороны, все складывается не так уж и плохо. Спасти жизнь государя — это не шутка. И потом, Иоанн Васильевич назвал его, простого купца, пусть и фидалго, боярином! (Пинто уже хорошо усвоил иерархию московитов.) Вряд ли царь обмолвился. Но что это могло значить?

За дверью послышались шаги, и в комнату вошел Антонио де Фариа.

— Обедать будем? — спросил он, присаживаясь на лавку.

— Спроси у повара.

— Этого лентяя и лежебоку пора выпороть! Как ты его терпишь?

— А где здесь другого найдешь?

Людей в миссии было немного: повар, ключник, который управлялся по дому и ведал съестными припасами, двое слуг — на все руки мастера, и десяток солдат, переодетых в гражданскую одежду. Они изображали купеческих приказчиков, но с оружием (двумя турецкими пистолями) не расставались никогда, хотя и носили их скрытно — по Москве (всем кроме стрельцов) можно было ходить только с ножом у пояса. Этих помощников и слуг предоставила святая инквизиция, и Фернан Пинто догадывался, что главным их заданием был надзор за идальго.

А еще Антонио де Фариа прихватил с собой студиоза, лекаря-недоучку. Звали его Хосе Алонсо, происходил он из известной в Испании фамилии, да выдался слишком непутевым. Бывший пират выкупил студиоза у кредиторов — Хосе был большим любителем азартных игр и доброго вина. А на это конечно же денег не хватало, и Хосе Алонсо решил поправить положение — выйти с ножом на ночные улицы Севильи.

Ему здорово повезло, что он сразу наткнулся на Антонио де Фариа. Бывший капитан пиратов мигом обезоружил новоявленного грабителя, а поскольку в тот вечер он возвращался от одной сеньоры в прекрасном расположении духа, то не стал ни сдавать юнца ночной страже, ни устраивать ему самоличную экзекуцию. Они зашли в ближайшую таверну, где студиоз, быстро проникшись к де Фариа доверием, поведал ему историю своего грехопадения. Пришлось идальго на свой страх и риск включить Хосе Алонсо в состав миссии, потому что жить ему все равно было не на что, а значит, он мог оказаться в тюрьме в любое время, что конечно же разбило бы доброе сердце его праведной матушки.