Этот вопрос оказался первым, который Фернан Пинто задал Антонио де Фариа. Тот, как обычно, отирался в корчме или торговых рядах на Варварке в отличие от фидалго, которому приходилось сидеть сиднем в ожидании очередного боярского визита. И подсчитывать, в какие деньги уже вылились ему все эти поздравления, неизменно заканчивавшиеся пирушкой. А что поделаешь? — русская традиция.

— Народ шепчется о чем-то, но иноземцев к себе близко не подпускает, — ответил де Фариа. — Боятся. Ведь почти все приезжие из других стран на государевой службе. Конечно, краем уха я кое-что подслушал, и мне кажется, что у великого князя какие-то большие неприятности.

— Опять покушение?! — похолодел Фернан Пинто.

Неужели свой гениальный план ему придется выбросить псу под хвост?!

— Нет, не похоже.

— А где твой Митка? Может, он что знает?

— Жду его с минуты на минуту. Послал за ним гонца. Он рыщет в окрестностях Москвы.

Продолжить разговор им не дали. Сметая все на пути, — в том числе и солдата, караулившего у входа, в комнату ворвался Афанасий Пуговка. Он был в затрапезном одеянии, и казалось, что за ним гналась свора бешеных псов, потому что лицо подьячего было белее мела. Он даже забыл перекреститься на образа. Испанцы ничего не стали трогать в предоставленном им доме, оставили все, как было, в том числе и православные иконы.

— Беда! — вскричал он прямо с порога. — Горе нам, горе! Государь нас оставил! Мы гибнем! Кто станет защищать нас в войнах?! — Афанасий Пуговка захлебнулся в слезах.

Фернан Пинто мигнул де Фариа, и тот понятливо кивнул. Схватив стеклянную сулею с хлебным вином, он налил полную чарку и всучил ее в трясущиеся руки подьячего. Цокая зубами о металлический венчик, Афанасий Пуговка кое-как справился с задачей — выпил довольно вместительную чарку до дна. Понюхав хлебную корку, — закусывать он не стал, а на крепкое вино даже не поморщился, — подьячий уже более спокойно начал рассказывать:

— Третьего числа царь наш покинул Москву с царицей, великой княгиней Марьей и своими детьми, в сопровождении избранных бояр с семьями и дворян со всем служебным нарядом. А еще взял он с собой сорокатысячное войско и приказных людей — не всех, только лучших… — Тут Афанасий Пуговка горестно всхлипнул; наверное, горевал, что не попал в число избранных. — И все свое имущество забрал: святость — иконы и кресты, златом и каменьями дорогими украшенные, суды золотые и серебряные, и поставцы все для судов, и платье, и деньги, и всю свою казну. Четыре тыщи саней нагрузили! Бают люди, что сначала он заехал в Коломенское, как обычно, затем в Сергиев монастырь, а потом направился в Александровскую слободу. Это сто двенадцать верст от Москвы. А третьего генваря прислал царь и великий князь из Слободы к отцу своему и богомольцу Афанасию, митрополиту всея Руси, с Константином Дмитриевым сыном Поливанова со товарищи список, а в нем писаны измены и убытки боярские и воеводские и всяких приказных людей государству. К гостям и купцам и ко всему православному крестьянству града Москвы царь и великий князь прислал грамоту с тем же Поливановым и велел дьякам Пугалу Михайлову да Ондрею Васильеву прочесть ее перед всеми людьми. А в грамоте своей он написал, чтобы народ в себе никакого сомнения не держал, гнева и опалы на него нет. Что теперь бу-удет! — Подьячий зарыдал.

— Эка беда… — Фернан Пинто несколько натянуто рассмеялся. — Разве великий князь не имеет права ездить по своему государству со свитой? Вон наш король прежний, Карл V, так тот вообще себе места не нагревал, все провинции Испании объездил — и ближние, и дальние.

— Так ведь как ездить-то! Иоанн Васильевич на прощанье сказал, что невмоготу ему больше править в Москве, кругом одна измена и предательство. Живу, грит, в Кремле, аки червь во пламени.

— И все же я не думаю, что в поступке Его Величества есть что-то из ряда вон выходящее, — молвил Фернан Пинто, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. — У государя свои замыслы, и нам они не ведомы.

— У вас свой уклад, а мы живем по-другому, — отвечал подьячий. — Великий князь у нас местоблюститель. Он выезжает надолго из Москвы только на войну. Или в святые места, чтобы помолиться. Государство без головы ничего не стоит. А Иоанн Васильевич будто бы сказал, что вообще хочет удалиться в монастырь. Кто ж его заменит?! А нету достойных, это всем известно. Бояре перегрызутся меж собой, как собаки, и придет народу большая беда, мор и глад. Сам блаженный Иоанн сказал, что время такое не за горами.

— Кто это? — спросил Антонио де Фариа.

— Святой человек. Христа ради юродивый. В народе зовут его Большим Колпаком. Трудился он в солеварне по молодости, воду там носил, пока Господь его не сподобил. Живет на улице, без крыши, полуодетый зимой и летом, носит высокий колпак. Власы его длинны, до плеч, а еще носит он тяжелые вериги с крестами и на пальцах медные кольца. Посты суровые держит Иоанн, молится о нас, грешных, беспрестанно. Провидец он. Как-то пришел блаженный в Калугу и в течение всего дня бегал по улицам и кричал: «Железные ворота!» Люди поняли, что это предупреждение, и снесли свое имущество в амбары каменные с железными воротами. А на другой день вспыхнул пожар. Весь город сгорел, но никто разорен не был…

С тем безутешный подьячий и отбыл восвояси. Фактически он остался без работы, потому что Посольский приказ (и другие тоже) закрыл ворота и двери на замок, а бояре уехали вместе с царем. Фернану Пинто это особенно не понравилось: кто же теперь будет снабжать их едой?! За сохранность своих товаров испанцы не беспокоились. Гостиный двор, где они находились, охранялся не хуже, чем Кремль, — как государевыми стрельцами, так и вольнонаемной стражей, преимущественно иноземцами, у которых было много доброго оружия огневого боя.

— Что-то мне тревожно, — сказал Антонио де Фариа. — Прикажу на всякий случай солдатам и нашим слугам, чтобы они вооружились до зубов и порох держали сухим. Ключ от каморы, где лежат мушкеты и сабли, у тебя?

— Вон там, висит на колышке, под одеждой.

Антонио де Фариа вышел. А фидалго мрачно задумался. В присутствии подьячего и своего бывшего капитана он не подавал виду, что на душе у него кошки скребут. Ведь вся безупречная конструкция его хитроумных замыслов, подкрепленных долгими размышлениями о русских обычаях и характере великого князя, притом не вычитанных в книге, а почерпнутых из самой жизни, рушилась на глазах. Он опять так же далеко от царя московитов, как и прежде. Как, каким образом сподобить Иоанна Васильевича на доверительный разговор?!

Ему казалось, что все дело уже на мази. Во время застолья великий князь намекнул, что желает побеседовать с ним наедине — «…буде время свободно». От большой радости фидалго захотелось еще раз облобызать царственную руку, да приличия не позволяли. Он уже почти у цели!

И тут такое неожиданное препятствие… Фернан Пинто озлился и разразился проклятиями — в лучших пиратских традициях. Среди морских разбойников ругань была вроде острой приправы к пресной еде. Фидалго даже дома по привычке иногда позволял себе такие крепкие выражения, что его благоверная жена краснела и прятала лицо в подол платья, а ему потом приходилось извиняться.