В трапезной стояли длинные столы, вдоль них — скамейки. В центре трапезной, стоя за пюпитром, монахиня читала отрывки из Библии в течение всей трапезы. На первое подали, я помню, жирную уху. В ней плавали кусочки рыбы и картофеля. Я бы получала от еды большее удовольствие, если бы не пришлось есть втроем-вчетвером из одной миски. Я ничего не имела против своей ближайшей соседки, хорошенькой молодой монахини, но напротив меня сидела странница, которая пускала слюни и громко чавкала, вытаскивая из миски лучшие куски. На второе подали две миски: в одной — гречневая каша с небольшой ямкой в центре, где таяло масло, в другой — свежее жирное молоко. Опять пришлось есть из одной миски. Хоть я и любила гречневую кашу, но сейчас решила, что такое угощение не для меня, и быстро положила ложку. С того дня я ела с Гермошей и другими мальчиками. Бабушка, будучи глубоко религиозным человеком, преодолела отвращение и продолжала посещать трапезную. «Все мы божьи дети», — укоряла она меня, но это утверждение мне было так же трудно «проглотить», как кашу в трапезной.

Однажды нас пригласила к чаю добрая настоятельница. В залитой солнцем комнате стол был накрыт вышитой льняной скатертью и буквально ломился от всяких вкусных вещей, пирожков и вазочек с земляникой и сливками. Хозяйка деликатно, но настойчиво просила нас попробовать всего, пока мы не наелись до отвала.

Был праздник святого Успения. Придя на утреннюю службу, мы увидели, что из-за большого скопления народа в церкви не протолкнуться. К стене прислонилась маленькая высохшая старушка. На клобуке и черном одеянии ее, покрывавшем сухое тело, были вышиты черепа и скрещенные кости. Это была черная монахиня, одна их тех, кто полностью посвятили себя Богу. Жила она где-то в глубине монастыря, молилась день напролет, спала в гробу и питалась только хлебом и водой. Ее морщинистое, пергаментное лицо, полуприкрытое клобуком, уже было отмечено печатью смерти. Люди подходили к ней за благословением. Ее похожая на птичью лапку рука осеняла их крестом. Делала она это механически, не поднимая головы.

Вечером состоялся крестный ход молящихся с факелами. Во главе со священником, с ноющими монахинями процессия обошла вокруг монастыря. Белые ночи уже миновали. Масса огненных копий достигала небес; летящие дождем искры напоминали облака светлячков, озера света, отражавшиеся в гладких водах рва, освещали сгущавшуюся мглу.

Молодежь и дети бегали. Их тени танцевали на стенах. Они смеялись, перекликались друг с другом. Мы бегали вместе с ними.

По возвращении нас ждали безрадостные новости. Победа генерала Брусилова на австрийском фронте, принесшая некоторую надежду, перечеркнута поражением от свежих немецких резервов. Говорильня Керенского оказалась бесплодной. Он не смог вдохновить уставшие войска на продолжение войны. Более действенным оказался лозунг большевиков: «Мир — народам, земля — крестьянам, власть — Советам!». Солдаты бросали оружие и бежали с полей заклания, а тех, кто пытался их остановить, просто убивали. В офицеров стреляли по ногам, а потом приканчивали штыками.

В конце августа от нас уехала Капочка. В городе жил некий богатый делец Укропов, жена которого сбежала с любовником, бросив его с тремя маленькими детьми. Отец, растерянный и беспомощный, был в отчаянном положении. Грустные, ничего не понимающие дети нуждались в любви и заботе, чтобы заполнить пустыню, которая осталась после бегства бессердечной матери.

Обратились к Капочке, затем к бабушке. Капочке предложили жалованье гораздо выше, чем у нас, но главное — она будет управлять домом, прислугой — в общем, станет сама себе хозяйка. Кроме того, обеспечивалось ее будущее: когда придет пора удалиться от дел, у нее будет дом и приличная пенсия. Хорошо относясь к Капочке, бабушка посоветовала ей принять это предложение, и Капочка, будучи всего лишь женщиной, согласилась.

Сначала мне не верилось, что Капочка может уехать от нас навсегда. Как она оставит меня, спрашивала я себя в своем детском эгоизме, Капочка, которая заботилась обо мне, когда уехала мама, расчесывала и заплетала мне волосы, пришивала белые воротнички на школьное платье и готовила его к утру каждый вечер; Капочка, которая в зимние вечера сидела рядом, рассказывала чудесные сказки или тихо пела мне при свете лампадки? Это она научила меня всем нашим песням, и расстаться с ней было очень трудно.

Увы, планы Укропова и его обещания не сбылись. Его дело и дом были конфискованы. Капочка уехала в Петроград к своей сестре. Через двадцать лет сестры погибли в блокадном Ленинграде.

Вернувшись однажды из гимназии, я увидела, что мама очень расстроена и плачет. Утром из Шотландии пришла телеграмма. Дедушка сообщал, что бабушка серьезно больна, и просил маму приехать в Шотландию. После массы хлопот и попыток связаться с разными людьми пришла помощь от влиятельного лица. Нашлось место на одном из британских судов, готовящихся отплыть в Англию.

В начале октября, когда на реке уже появился первый лед, Гермоша, я, бабушка и Марина пошли провожать маму. День был серый, дул холодный ветер. Мы с Гермошей чувствовали жуткое одиночество. Судно уходило вечером. Мы попрощались и теперь стояли, глядя, как мама с залитым слезами лицом поднимается по трапу. Поднявшись, она повернулась и помахала нам рукой, потом скрылась внутри судна.

На обратном пути бабушка пыталась нас развеселить, говорила, что мама, наверное, вернется обратно на ледоколе как раз к Рождеству (но так не случилось). Вечер мы провели у окна и наконец были вознаграждены, заметив темную громаду судна, проплывавшего мимо нашего дома прежде чем скрыться за Соломбалой.

Теперь с нами не было ни мамы, ни Капочки, и папа пригласил Осу помогать бабушке присматривать за нами. Это необычайно польстило и вполне устроило ее, тем более что она могла продолжать свои занятия повитухи, жить в удобной комнате и иметь прибавку в доходах. Ее обязанности были несложными: смотреть, чтобы мы были опрятно одеты, штопать необходимые вещи, немного шить, например, пришивать белый воротничок на мое платье. Что, кстати, я уже делала сама.

Оса всем этим вообще не занималась. Она беспрестанно курила, приворовывая папиросы у отца. Что касается штопки чулок, которые теперь было очень трудно купить, она выбрасывала их в туалет, к великому удивлению мужиков, пришедших по весне чистить выгребную яму.

Тем временем после штормового перехода мама благополучно добралась до Шотландии. Грэнии уже выздоравливала после испанки. Все мамины расспросы о ледоколе были напрасны. Еще бессмысленней они стали после Рождества, потому что в России шла война, да и других препятствий было множество.

К концу октября Россия практически вышла из войны. Керенский бежал, оставив молодых кадетов и бравый женский батальон защищать Зимний дворец. Это была безнадежная попытка. Защитники были арестованы, власть перешла к правительству Ленина.

В ноябре с фронта вернулся Сережа. Для него война закончилась. Его подхватила волна солдат, бросившихся за землей, которую обещали. По пути они грабили имения и убивали владельцев. Он был свидетелем ужасающих сцен, и позже с несвойственным ему цинизмом говорил: «Никто не сравнится с нашим добрым мужиком, когда он пускается во все тяжкие».