– А что с ногой?

– Перелом был.

Менялись проводники. Ее передавали из рук в руки. Шли пешком и ехали на телеге. Только через месяц Люся была в Подмосковье. Здесь ее перевели через линию фронта, и сдали в руки СМЕРШа. Начались бесконечные допросы. Переводили из одной тюрьмы в другую, передавали из одного ведомства в другое. Она потеряла счет дням. Ей уже не хотелось жить, она со всем смирилась, а ее все еще не расстреливали. Она ничем не могла доказать, что не предавала Родину и подпольщиков. Все факты были против нее. Ее предупреждал Вильгельм, что так и будет, но она ему не верила. Да и как она могла поверить, что ее – комсомолку, преданную Родине, патриотку, которая по зову сердца пошла добровольно в диверсионную группу, обвинят в предательстве. И у них конкретно на нее ничего не было, а только предположения. О работе диверсионной группы она рассказала, но подтвердить ее рассказ никто не мог. Что стало с ребятами, она не знала и здесь они не объявились. Тертый мог подтвердить хотя бы ее участие в диверсиях и рассказать о минном поле, но, где он теперь, их Тертый. Может быть, его давно и в живых нет. А, может, его след давно утерян и теми, кто его посылал. Ведь ее обвиняли и в гибели их группы. Откуда ей было знать, что не расстреливали ее пока потому, что она им еще была нужна. Во-первых, вышел на связь Тертый, и подтвердил правдивость ее рассказа. Во-вторых, хотели ее подослать к Вильгельму и выведать у него адреса школ, куда направляют пленных для подготовки и заброски за линию фронта. Но этот план пока еще находился в разработке.

* * *

Когда нет лыжни и снег хрупкий, когда с ног сбивает ветер завирюхи, первыми всегда идут мужчины, потому что мужчины сильнее и они должны идти первыми. Когда сквозь скалы пробивают дорогу, сквозь дебри тайги и палящие пустыни, отважные всегда идут впереди, потому что первыми должны идти сильные и смелые. Когда бои приглушенно гудят, найти вражеские точки поражения идут в разведку сильные духом, потому что первыми должны идти сильнейшие. Вот и шли они, сильнейшие, несмотря на тридцатиградусный мороз в тыл за портфелем. Что было в том портфеле, им было неведомо. Приказ был: «Любой ценой доставить портфель». Была указана деревня, в которой будет ночевать портфель со своим хозяином. Но в деревне стояли немцы. Поэтому лучше было его брать на дороге, когда они выедут из деревни, но не известно было с кем он поедет, и кто его будет сопровождать. Костя давно уже ходил командиром группы. Народ сработался, понимали друг друга не то, что с полуслова, с полувзгляда, со взмаха ресниц. Он решил поторопиться в пути и придти в деревню засветло, чтобы проследить, в какой избе остановится «Хозяин», так условно они называли обладателя портфеля. Поэтому решили идти всю ночь, без отдыха. «На месте поспим по очереди» – сказал Первых. Успели они во время, залегли в лесочке, который одним из своих выступов подходил к деревне, и в бинокль наблюдали за всеми передвижениями. Вот и эскорт! Впереди два мотоциклиста (не густо!), за ними «опель» и машина, крытая брезентом с солдатами – это уже было серьезно. Машина остановилась на окраине, и солдаты расселились в крайних домах. «Опель» и мотоциклисты проехали в центр деревни, к большому добротному каменному дому. Из дома выскочил немец, приветствуя прибывших. Из машины вышли двое: «хозяин» и еще кто-то. Шофер оставался в машине. Мотоциклисты устроились на ночлег через два дома. Косте уже было понятно, что на дороге они портфель не возьмут, так как не одолеют эту машину битком набитую солдатами, ведь нет никакой гарантии, что они смогут сразу уложить всех их замертво. Кто-то начнет отстреливаться, и, неизвестно, выживут ли они сами. А то, может быть, некому будет и портфель назад нести. Надо брать ночью и в доме. Но, сколько в доме еще немцев, не известно. У них было несколько часов для наблюдения и размышления.

Первых принял решение брать перед рассветом, когда самый крепкий сон. Кто-то должен был проникнуть во двор и разведать сколько немцев в доме. Из дома в сарай бегала молодая женщина, и носила самогон и соленья.

– Миша, пойди к хозяйке и узнай, сколько в доме немцев.

Где ползком, где перебежками, согнувшись, Миша достиг двора. Он незаметно подкрался, подождал, пока хозяйка будет снова спускаться в погреб, и, нырнув за ней, быстро закрыл ей рот ладонью:

– Не кричи. Свои. Не обижу.

Он повернул ее к себе лицом. Миловидная молодая женщина смотрела на него понимающе.

– Не будешь кричать – отпущу.

Женщина соглашаясь, кивнула. Миша опустил ладонь.

– Сколько немцев в доме?

– Два моих постояльца, двое приезжих, шофер и два солдата охраны. Я поняла по их разговору, что охранники поужинают и выйдут во двор на пост на всю ночь.

– Итого, – прикинул Миша, – семь. Останься на ночь в погребе, чтобы мы тебя не зацепили.

– Убивайте вместе с ними. Меня все равно потом убьют немцы.

– Тогда уходи в лес.

– А, что я долго проживу в лесу без тепла и еды? Замерзну где-нибудь под елочкой.

– Ну, прости, мать, прости!

– Да, чего уж там, прощаю. Убивайте их гадов, убивайте побольше. Мою семью всю изничтожили, и жить теперь не для кого.

– Не поминай лихом.

Он, следуя непонятному внутреннему порыву, зачем-то притянул ее одной рукой к себе и поцеловал в щеку. Наверное, хотел таким образом повиниться, смягчить ее горечь или просто пожалеть. А она, отыскав его губы, прильнула к ним, сразу поняв, что перед ней не целованный. Они забылись в долгом поцелуе. У Миши дух перехватило. Он и представления не имел, что поцелуй может вот так сразу все перевернуть внутри. У него голова пошла кругом. Желание было так велико, и возобладало такой властью над ним, что он забыл, что здесь делает, и зачем сюда пришел.

– Я сейчас, – оторвавшись от поцелуя, еле отдышавшись, проговорила женщина, – отнесу им и вернусь. Подожди меня здесь.

Он ни на минуту не сомневался в ее честности. Он даже и не допускал, что она может его предать, позвать в погреб немцев, чутьем угадывая в ней советскую закваску. Еще понимая, что она, не меньше, чем он во власти этого сладостного предвкушения, обязательно вернется, и одна. Предвкушения чего, он не знал, ибо ему было девятнадцать лет, и он никогда не бывал с женщиной в интимной связи. Сколько он прождал ее, определить не мог, потому что минуты ожидания показались вечностью. Она повела его за бочки с соленьем. Оказывается, там был замаскированный лаз, ведущий в невысокую каморку.

– Нас здесь никто не найдет, – прошептала она, – сбрасывая с него маскировочный халат.

Обнаженные, они не чувствовали холода. Им было жарко. Их грела молодая взыгравшая кровь.

– Ну, вот, теперь мне есть зачем жить, – откинувшись, сказала женщина, – Как тебя зовут?

– Миша.

– Если у меня будет мальчик, назову Михаилом, если девочка – Михайлиной. У меня сейчас такие дни, что я понесу. Понесу от тебя ребенка… нашего, советского.

Мише так не хотелось покидать эту уютную каморку, разлучаться с необыкновенным теплом женского тела, но долг велел ему уходить.