– Откуда ты знаешь? – округлил глаза от подобных откровений Лиховцев.

– Живу долго, видел много, – философски отозвался подпоручик. – Слушай, время позднее, точнее уже даже раннее. Давай чутка дреманем?

– Но ты же так и не рассказал, где так долго отсутствовал?

– Да было бы что рассказывать. Встречался с разными людьми, собирал информацию. Геся, кстати, освобождена и скоро уедет за границу. В общем, дела движутся.

– Что? Ты освободил Гесю? – подскочил Алексей, после чего схватил руку Дмитрия и принялся с благодарностью трясти ее. – Я знал, я верил, что ты в глубине души благородный человек и не оставишь ее!

– Ага, – сладко зевнул приятель. – Где-то очень глубоко.

* * *

На похороны Семки собралась такая огромная толпа народа, что в церкви на всех не хватило места и панихиду пришлось служить снаружи. Казалось, будто пришли люди не только с их слободки, но со всего рабочего Петербурга. Одни желали выразить сочувствие семье погибшего, другим было любопытно взглянуть на жертву покушения. Третьи, узнав, что похороны и поминки оплатит Будищев, просто хотели выпить и закусить на дармовщинку.

Каким образом погиб мальчик, никто точно не знал, а потому слухи в толпе ходили самые дикие. Дошло даже до того, что Семен будто бы оттолкнул террориста в сторону и тем самым спас царя-батюшку, за что его семье теперь будет большая награда. Вспоминая при этом отведшего руку злодея Осипа Комиссарова[48], получившего за свой подвиг потомственное дворянство и имение, досужие сплетники теперь гадали, что получит семья героя.

– Сказывают, что братьев и сестер его примут на казенный кошт в гимназии, а родителям пенсион назначат.

– И много ли пожалуют?

– Не менее как по тыще!

– Куда столько!

– Тише вы, сороки, – осуждающе нахмурился сутулый мастеровой. – Люди сына потеряли, а вам развлечение!

– А мы что, мы ничего…

– Жаль парня, – шептали в другом месте. – Ни за что погиб!

– Как это ни за что, а государь?

– Да и тьфу бы на него…

Последние слова едва не вышли говорившему боком, поскольку большинство присутствующих еще совсем недавно числились в крепостных и царя, освободившего их, чтили. Прочим просто претило убийство как таковое, хотя, конечно, хватало и равнодушных.

Будищев в форме стоял у гроба, машинально прислушиваясь к словам священника и крестясь в положенных местах. Получивший щедрое пожертвование от Лиховцева батюшка подошел к своим обязанностям со всей ответственностью и читал стихиры не невнятной скороговоркой, а плавно растягивая слова хорошо поставленным баритоном. Рядом с Дмитрием жалась заплаканная Стеша в черном платке, чуть поодаль Лиховцев со Шматовым.

Семья Семена располагалась напротив. Почерневшая от горя мать с трудом стояла на ногах, опираясь на руку мужа. Тот – худой и жилистый мужик с обильной проседью в редкой бороденке – стоял прямо, как воткнутая в землю жердь, таращась вперед бессмысленными глазами. Дмитрий слышал, что он был не дурак выпить, частенько уходил из семьи, а вернувшись, поколачивал жену и детей. Особенно доставалось старшему, и, возможно, поэтому Семка не любил отца и никогда не упоминал его в разговорах. Три младшие дочери потерянно жались к подолу обезумевшей матери, и оттого картина выглядела еще более безысходной.

Все присутствующие хорошо понимали, что безвременная гибель Семки поставила крест на его родных. На пьющего главу семейства надежды не было никакой, а одна мать поставить на ноги девочек и обеспечить их приданым не сможет. И если правительство или какие-нибудь благотворители не окажут им помощь, судьба потерявших единственного реального кормильца будет незавидна.

– Семка каждую копеечку откладывал, чтобы своим помочь, – рассказывала Стеша, пока они добирались до слободки. – Радовался, что зарабатывать хорошо стал… Обновы всем справил.

– Прощайтесь, – разрешил священник после возглашения «вечной памяти».

Снова завыла мать, а вслед за ней дочери, Степанида и все присутствующие женского пола. Под их плач Дмитрий на негнущихся ногах подошел к гробу и, в последний раз взглянув на своего ученика, подумал: «Прости, парень, не сделал я из тебя гальванера. Не успел». Поцеловав Семена в холодный лоб, он отошел в сторону.

Затем застучали молотки, и дощатая крышка навсегда скрыла мальчишку от солнца. «Могли бы гроб и обить», – успел с досадой подумать Будищев. Впрочем, в глазах собравшихся это выглядело бы непростительным расточительством.

Оставалось немного. Кинуть горсть земли, дождаться, пока закопают, и можно уходить. Не потому, что офицеру невместно сидеть на поминках вместе с простонародьем. Нет. Дел еще много… Надо было только подойти к родным и что-то сказать им, но на ум лезли только сухие и казенные слова.

– Примите мои соболезнования, – сказал он. – Обещаю, что пока жив, не оставлю вас с детьми своей помощью…

– Не оставьте, ваше благородие, – отвечал отец Семена, распространяя вокруг себя аромат перегара. – Только вашим…

– Помощи?! – перебила его мать, вперив в Будищева полный муки взгляд. – Да будь ты проклят, Митька! Это ведь через тебя все случилось! Это ведь ты, проклятый, его с пути сбил…

– Что вы такое говорите, тетка Агафья! – попыталась остановить ее Степанида, но не тут-то было.

– И ты здесь! – вызверилась на нее обезумевшая от горя женщина. – Оба вы виноваты в том, что он теперь в земле! Будьте вы прокляты! Ненавижу!

– Уймись! – строго сказал священник, но силы уже покинули несчастную, и она со стоном опустилась на землю.

* * *

Издали за происходящим внимательно наблюдали два человека. По одежде их, как и большинство собравшихся на кладбище, можно было принять за мастеровых. Прощаться с покойным они не подходили и вообще старались держаться на расстоянии. Стояли по большей части молча, лишь иногда обмениваясь короткими фразами.

– Ишь каков, – шмыгнул носом младший из них. – В форме, да при орденах, ровно всю жизнь барином был, а ведь сам из простых.

– Не больно-то он на рабочего похож, – недоверчиво хмыкнул в черные усы старший.

– Говорю тебе, сам видал, как он на фабрике господ Барановских гальванером служил. Потом уж, как ушел, разбогател и в купцы выбился. Эх, живут же люди!

– Не об том думаешь, – одернул его более опытный товарищ, и оба надолго замолчали.

Когда Семкина мать начала кричать, первый жалостливо вздохнул:

– Все же жалко мальца! Погиб ни за понюх табаку!

– Борьбы без жертв не бывает! – наставительно ответил ему черноусый.

– Оно так, а все же.