было про вас с отцом и никогда – про нас с Никитой. – Ника не могла смотреть ей в лицо, поэтому перевела взгляд на зеркало и вновь уловила сходство с матерью, но на этот раз открытие не вызвало неприязни. И тут Ника выдала то, за что еще неделю назад отхлестала бы себя по щекам: – Переезжай.

– Что?

– Ты же хотела ближе перебраться? Никита говорил. Что тебе там делать одной? Разменивайся и приезжай сюда, в области подберем что-то. Кружок детский тоже найдем. А если ребенок будет, мне поможешь. У Димки же никого…

Мать усмехнулась недобро:

– Не надо меня жалеть.

– Надо. Всех нас жалеть – надо.

Мама всхлипнула, неловко раскинула руки и прижала Нику к себе.

Ника заставила себя обнять ее в ответ. Сработает ли эта запоздалая игра в дочки-матери? Внутри не осталось ни обиды, ни злости – но и на любовь сил уже не хватало. Она больше не была папиной любимой дочкой, маминой нелюбимой дочкой, классной старшей сестрой, а была сама по себе – и хотела как можно быстрее скинуть с себя шкурку Буяновой, как уже скинула когда-то шкурку Вероники, чтобы перестать быть бракованным осколком бракованной семьи – и начать семью свою, в которой, конечно, всё будет по-другому, иначе зачем ей вовсе быть?

Буяновы закончились на Никите и начнутся на близнецах Кати, если так будет суждено.

Ника хотела девочку. Чтобы породой она пошла в Димку, славного ласкового Димку, который написал, что вытребовал себе отпуск и уже забронировал билеты и домик на Южном берегу Крыма. Ника хотела девочку. Чтобы никто, даже сама Ника, и не подумал назвать ребенка Никитой, назвать в честь брата, которого Ника не смогла спасти при жизни, но попыталась сделать это после, продолжив его жизнь хотя бы на пару страниц.

Она умела подделывать почерк: носила матери пятерки в дневнике, когда прогуливала школу, писала учительнице объяснительные, когда мать не приходила на родительское собрание. Ника всю жизнь училась выкручиваться и крутиться. Умела уклоняться и от вопросов брата, этого неловкого «привет, как дела» где-то посреди ночи, на которое отвечать было лень.

Он действительно написал, она действительно ответила не сразу, как не отвечала часто, злясь на эту его манеру. Вот только произошло это не в ночь его гибели, а днем раньше, и она ответила «норм, а у тебя как?», и он замолчал.

Замолчал, чтобы следующей ночью выпрыгнуть из окна, оставив шесть страшных строк. Ника не знала, почему брат написал то, что написал: заметал ли он следы или действительно верил, что экзамен может стать причиной. Ника в это не верила, но письмо брата было самым страшным, что она когда-либо читала. До того, как написала свое.

После опознания она так и металась по квартире, пока вдруг не поняла, что нужно сделать. Пока мать дремала в комнате, она ночью на кухне сочиняла другое письмо – уже длинное, выписывая нужную картину, вымарывая тут и там, теряя грань, где заканчивался Никита и начиналась она – Ника, складываясь в буяновский гибрид, чудовище без пола, рода и племени.

Ей было страшно даже перечитывать это письмо, раскладывать страницы в правильном порядке, выискивать внутреннюю логику. Было страшно признавать, что, написав раз что-то такое, ты уже не сможешь с себя это смыть, ведь каждое слово впечатывается клеймом, напоминая о том, что раз ты смогла написать, то сможешь и сделать, тем более в том возрасте, когда над тобой вороном вьются Каренина, Кобейн и Башлачев, а Ника – богиня с крыльями, если только их ей не отбить.

Отбить чем? В ту ночь она и захотела ребенка, захотела того, кто будет держать ее на земле, отвлекая от этого письма, напоминая, что прыгать никак нельзя, даже если ты уже прыгнула, написав о том, что собираешься это сделать.

Ника захотела ребенка, которого заранее боялась искалечить. Говорят, из плохих матерей получаются лучшие бабушки: чем больше ошибок ты сделала однажды, тем больше ошибок избежишь потом. Может, и получится, может, и Агния окажется хорошей бабушкой, а Ника вдруг по какой-то глупой случайности станет нормальной матерью и никогда, никогда не окажется на похоронах своего ребенка. Хотя разве в этом спасение, в этом лекарство? Почему одни дети летают как птицы и прыгают из окна высотки с парашютом – себе на смех, другим на страх, а другие падают камнем вниз – на страх всем?

Ника думает, что у каждого есть свое окно. Почему одни только смотрят, а другие открывают?

Ника не знает. Ника не судит. Ника может только прощать.

Написав то письмо, она простила и себя, и брата.

А вместе с собой простила и всех остальных.

Сестра Никиты сидела спиной ко входу на гранитном крыльце ресторана и ломала сигареты – под ее ногами уже выросла горка непочатых бычков. Алёша подошел ближе.

– У вас всё в порядке?

Она молча покачала головой.

– Простите. И правда.

Ника прищурилась.

– А ты… его сосед. Алёша, верно?

Внутри что-то екнуло.

– Да. Вы приходили к нам на первом курсе.

Ника фыркнула.

– Не выкай. Я тебе не тетка, скорее, старшая сестра.

– Ок. Можно и на «ты».

Она кивнула.

– Как твои дела?

– Хер… плохо.

– Что так? Помимо этого всего?

– Девушка бросила. То есть… простите… прости. Не только из-за этого.

– Не извиняйся. Мне жаль. Из-за девушки, в смысле. Любишь ее?

– Очень.

– Она знает?

– Да знает уж, наверное.

– Но ты не говорил.

– Не-а.

– Ну и зря. Вернется – скажи.

– Не вернется. Она меня не любит.

– Отношения вообще не про любовь, знаешь. Это только комбинация тараканов разной степени удачности. – Она нахмурилась. – А не хочешь надраться? Не здесь. По-нормальному?

– Хочу. Только мне нельзя. Я на колесах.

– За рулем?

Алёша неожиданно легко для себя рассмеялся.

– На антидепрессантах.

– Такой маленький – и уже с депрессией?

– Мне снова выкать?

– Не надо, прости. Так у тебя депрессия?

– И да, и нет.

– Это как?

Он сел рядом на крыльцо и пожал плечами.

– ПРЛ.

– Это что такое?

– Пограничное расстройство личности, а депрессия – как симптом.

– Ого. И что, это серьезно?

– Терпимо. Раньше было хуже. Главное – вовремя ловить и гасить. Таблетки, терапия.

– А это само или…

– Наследственное. Так даже легче, знаешь. Это значит, что я не виноват. Никто не виноват. – Он помолчал и поднял руки ладонями вверх. – Кристина – это моя девушка…

– Соседка которая? Это она тебя бросила?

– Уже бывшая девушка, да. Так вот, Кристина как-то сказала: линии на левой руке – то, что