Я снова поймала эту реальность, лишь когда поняла, что меня неожиданно довольно мягко, бережно даже, подняли и усадили на кровать. Убрали волосы с моего лица, медленно проводя по нему пальцами, и дрожь унялась от тёплых прикосновений.

По виноватому взгляду мучителя видно было: он понял, что переборщил.

И только по этому взгляду я наконец полностью осознала, что рядом сидит Ланкмиллер. Всего секунды две назад я видела перед собой совсем другое лицо. Отец…

– Это был он, это был он, он это сделал… – Губы едва слушались, но по какой-то неведомой мне причине я не могла остановить поток этих причитаний. Хваталась за голову, путаясь пальцами в волосах, больно прикусывая язык, буквально захлёбывалась воздухом, и всё равно они рвались наружу бесконечным потоком.

Ужас был гораздо сильнее меня и гораздо больше.

– О чём ты говоришь? – Кэри спросил это вкрадчиво и отрывисто, заглядывая мне в глаза.

Я отпрянула от него, потому что эти попытки пробуждали в памяти отчуждённый взгляд человека, разочаровавшегося в моём существовании, с такой поразительной ясностью, что мне дышать становилось нечем. Я снова сползла на пол безвольным телом, не чувствуя в себе сил держать равновесие, не видя даже смысла в этом. И только там, отдышавшись немного, смогла наконец ответить.

– Это отец продал меня в «Змеиный зуб». Вот как я там оказалась, – голос звучал надломленно и негромко, но в наступившей тишине его почти ничто не заглушало. – В тот день, когда я узнала об этом, тоже была гроза. Возвращаешься домой и встречаешь там молчаливых чужих людей, а они смотрят так… Кэри, ты же хорошо знаком со «Змеиным зубом», ты прекрасно знаешь, как они смотрят. Им даже говорить ничего не нужно, у них всё написано на лице. Ну, впрочем, это выносимо. Гораздо страшнее смотрел отец. В тот день я сбежала из дома.

Мне понадобилось не больше пары секунд, чтобы понять, как он от меня избавился. Никто из них в тот вечер не успел заключить в слова эту новую простую истину. И поймать меня у них тоже тогда не вышло. Дальше в памяти снова начинался хорошо знакомый зияющий провал, и я могла лишь предположить, что так и жила на улице до тех пор, пока наконец не попалась в руки к «Змеиному зубу».

Я откинула голову на бортик кровати, прикрыв глаза. Всё в порядке, эта мысль уже когда-то жила во мне, я должна быть способна уместить её в сознании и сейчас. Отец меня продал. И на то было две причины.

После того, как мать ушла из семьи, он беспробудно пил, почти не работал, и у него накопились долги, по которым нужно было платить. Потому он и пошёл на этот шаг, сделал то, что многие в Шеле делают: сбагрил своего несовершеннолетнего ребёнка за деньги. Но ещё – ещё он сделал это потому, что я напоминала ему мать.

Заложник неудавшейся любви, от которой остались только боль и горечь разочарований. Для отца я воплотила в себе их все. Каждую минуту из тех, что он провёл, ожидая, когда женщина всей его жизни вернётся к нему. Тот самый момент, когда он понял, что этого никогда не произойдёт. Я ходила мимо него каждый день, живая, воплощённая в жизнь агония, и я видела, как он на меня смотрел. И всё же, ничто из этого не сможет оправдать его хоть когда-нибудь.

Я бы даже назвала этого человека с пустыми глазами бессердечным, если бы не видела, как он страдал.

Густая взвесь за окном словно стягивалась, темнела, давила всей своей тяжестью. Меня легонько погладили по голове, и я сразу же отодвинулась, потому что чужие прикосновения делали сейчас только хуже. Хотелось вообще перестать чувствовать. В лучшем из вариантов – и вовсе существовать.

Сейчас, когда в ушах стоит тугой гнетущий гул, только физические ощущения напоминают о том, как ты приземлён, как привязан ко всему этому дерьму, которое не вывозишь.

Ланкмиллер – странный мужик. Он едва ли больше минуты назад дал мне такую затрещину, что до сих пор рябит в глазах, а теперь лезет ласкаться. Но у меня просто нет сил, всё, что я чувствую, – пустота.

– Вот потому я и не хотела, чтобы они возвращались, эти воспоминания, – пробормотала, подтягивая колени к животу. – Потому что подозревала, что к этой жизни меня вряд ли что-то хорошее привело.

– Кику.

– А?

Я только голову вскинуть успела, потому что слишком подозрительным показалось мне это его «Кику». Слишком нежным. Почувствовала, как всё внутри холодеет от страха. Что бы ты ни намеревался сказать сейчас, я тебя прошу, замолчи, заткнись, прикуси язык. Твой голос жуткий, и он не предвещает ничего хорошего.

Кэри сидел на кровати с по-детски растерянным выражением лица. Близко. Чтобы коснуться меня ещё раз, ему не нужно было даже тянуть руку. Он шумно выдохнул и произнёс удивлённо и чуть досадливо:

– Я влюбился. В девочку из эскорта. Её зовут Элен Райт.

Дождь барабанил по раме. За окном медленно опускался вечер, и мир немного звенел. Я сидела на полу, оставшись один на один с этой чертовски простой и очевидной истиной. Нет никого, абсолютно никого, кто бы меня любил. Кому бы я нужна была хоть немножечко.

– Ты серьёзно сейчас? – голос выходит охрипший и придушенный, не голос, а чёрт-те что.

И Ланкмиллер будто не слышит моего вопроса. Он рассказывает, какая она замечательная, что у неё ласковый успокаивающий голос и глаза словно подсвечены изнутри, что она очень хорошо умеет шутить, но всё равно почему-то кажется уязвимой. Что она очень нежная и открытая и жутко любит книги по астрофизике. И что, когда она улыбается, у него останавливается сердце.

– Тебе правда кажется, сейчас подходящий момент, чтобы поболтать об этом? Я только что поделилась с тобой чем-то очень личным, чем-то, что разрушило мою жизнь. И ты… ты даже ничего не сказал в ответ. Ты бы мог отозваться хоть как-нибудь, как это принято у людей. Я же здесь, рядом, сижу у тебя в ногах и даже дышать не могу от боли. Понимаешь, я не игрушка, которую ты можешь позвать к себе в спальню, когда тебе скучно, или одиноко, или не в кого засунуть свой член. Я, блин, живой человек.

Горькая усмешка тронула губы. Живой человек? Неужели ты так уверена? Что в тебе осталось от человека? Ни хороших шуток, ни книжек по астрофизике. Я ещё раз взглянула на притихшего Ланкмиллера через плечо. Что ж, это хотя бы объясняет ту страшную безнадёгу в его глазах. Влюбился. Да ещё и в эскортницу.

– Впрочем, если ты всё же хочешь услышать моё мнение, я скажу вот что. Ты идиот. Думал, что с тобой-то уж точно такого не случится, решил, что ты чёртов грёбаный властелин мира? Всё и всегда будет по плечу? И что, любовь порушила твои планы, больше ничего не контролируешь? Печально. Хотя знаешь, что? Это не так уж плохо, Ланкмиллер. Это значит, что ты по крайней мере хоть что-то чувствуешь. Ты не безнадёжен.

Я поднялась на ноги, чувствуя во всём теле слабость, и, пошатываясь, как пьяная, направилась в сторону ванной.

– Куда ты собралась? – немедленно прилетело вслед.

– Покончить со всем этим.