Чешское общество потихоньку германизировалось, а словацкое значительно более быстрыми темпами превращалось в часть венгерского мира, причем не только политического, но и этнического. Возник термин «мадьяроны», так называли словаков, получивших образование на венгерском языке, вливавшихся в венгерскую жизнь, часто сознательно сменивших фамилию и иногда даже национальность. Собственно, других социальных лифтов в Венгерском королевстве не существовало, так что словацкий дух выживал разве что в деревнях и Божиих храмах. К началу XX века, свидетельствуют историки, число образованных и «неомадьярившихся» словаков составляло всего несколько тысяч человек. Пока существовала Австро-Венгрия, граница между ее двумя главными территориями, императорской Цислейтанией и королевской Транслейтанией (она же на северном участке — граница между чехами и словаками), считалась чем-то вроде нерушимой традиции, данной заветами истории. Да так оно и было: ни чехи, ни словаки не выступали с требованиями государственной самостоятельности, что уж там говорить о формировании совместных парламента и автономного правительства!

Карта Чехословацкой Республики (1920)

Но Великая война изменила все.

Автором концепции интернациональной жизни принято считать главного создателя и первого президента Чехословакии Томаша Масарика. Идеология чехословакизма провозглашала, если объяснять просто, что на севере Австро-Венгрии отныне проживают не чехи и словаки, а чехословаки. Доктор Масарик вывел эту политическую доктрину в том числе из собственной биографии: ему, выросшему в Моравской Словакии сыну кучера-словака и кухарки из онемеченной чешской семьи, гармония двух народов казалась естественной. Домашним языком Масариков был немецкий, будущий президент овладел государственной речью своей будущей страны уже в сознательном возрасте, самостоятельно, более того, еще и обучил отца писать по-чешски. Кстати, в этих же краях, но в другую эпоху родился еще один важный исторический деятель смешанных кровей, заморавчич и «учитель народа» Ян Амос Коменский, гуманист и педагог поры раннего Нового времени, деятельность которого оказалась важной для всей Европы.

В отличие от других теоретиков нового национализма, Масарик не связывал формирование будущей межэтнической общности с необходимостью полностью преодолевать языковые различия: «Пусть словаки говорят и пишут как хотят, главное, чтобы мы понимали друг друга». В 1915–1917 годах чешские и словацкие (преимущественно эмигрантские) политические группы формулировали разноформатные государствообразующие предложения, из которых выкристаллизовалась идея создания славянской страны на руинах ставшей ненавистной для многих Габсбургской монархии. Идею поддержал президент США Вудро Вильсон. Однако внутри концепции чехословакизма имелись заметные разночтения, поскольку понимание сути процесса «превращения двух народов в один» не могло быть одинаковым.

Одни считали, что словаки как бы вступали в чешскую нацию и становились ее составной частью; другие полагали словаков «ветвью чешского народа» (встречалось определение «венгерская ветвь чехословацкого племени»), так что и вступать им никуда не требовалось; третьи были уверены, что чехи и словаки на равных сплавились в новое целое; наконец, бытовало суждение о том, что два старых народа соединены в один новый общими политическими интересами. Последнее, кстати, верно с прагматической точки зрения: известна убежденность творцов совместного государства в том, что собственно Чехии и Моравии недостанет силы и веса защититься в послевоенном мире, находясь в клещах немецких территорий. Именно словацкие земли придавали стране Масарика бо́льшую политическую «тяжесть» и нужную географическую продолговатость, обеспечивая к тому же плотную связь со славянскими Польшей и советской Украиной. Другое дело, что сложение 2+1 не спасло ни от гитлеровской напасти, ни от советской оккупации.

Чехословацкая Республика, две трети 13-миллионного населения которой составили славяне, представляла собой одну из основ Версальской системы, определившей правовое и политическое устройство Европы по окончании Первой мировой войны. Отцы рожденной декретом фиктивной нации надеялись, что новый идейный конструкт позволит им контролировать экономически привилегированные меньшинства, немецкое и венгерское. Ведь без лозунга об образовании чехословацкого народа не получилось бы и унитарного государства, потому что граждан германской национальности в ЧСР было больше, чем словаков; немцам пришлось бы предоставлять автономные права, а страну называть Чехонемецкой Республикой. Один из членов чехословацкого правительства получил портфель министра по делам Словакии, а Словакия обрела хотя бы «внутренние» очертания, поскольку страну административно разделили сначала на пять, а потом на четыре края[39].

В целом, особенно учитывая тогдашние обстоятельства, Чехословакия получилась успешным проектом: экономика развивалась, система управления оказалась вполне эффективной, уровень жизни и образования населения повышался, строились дороги и заводы, процветали науки и искусства. Как бы по умолчанию полагалось считать, что чехи в этом братском союзе «старшие». О «словакочехах» упоминали редко, общепринятым стал термин «чехословаки». Изъясняться им всем, согласно конституции 1920 года, полагалось на «чехословацком языке». Чехословакия казалась многим Чехией, расширенной в полтора раза за счет обширных словацких территорий. Отсюда и оборотная сторона чешского понимания славянской взаимности и действительно имевшей место часто искренней и вполне результативной братской помощи: многие говорят о некотором национальном чванстве и тяготении к пражскому централизму.

Ну да, понятно, что домовладелец родом из Праги, да еще, скажем, получивший венское образование, привыкший отдыхать на море под Триестом и лечиться на водах в Карлсбаде, не считал во всем равными себе козопасов и лесосплавщиков, простых парней из какой-нибудь Птрукши на краю государственной географии. Но и словаки, такую постановку вопроса воспринимавшие с понятной обидой, не торопились принимать новую идентичность. Их общество было куда более традиционным и куда менее космополитичным, чем чешское, они сильнее держались за свой род, свою веру и свой край. Они были католиками, а чехи были атеистами или «воображали себя гуситами». Готовность к союзу с чехами означала для словаков спасение от венгров, но не означала готовность стать чехами и не позволяла вечно оставаться «младшими братьями». Лидер местных автономистов Андрей Глинка описывал это национальное чувство емко и понятно: «Мы не чехи и не чехословаки, мы просто словаки».

В пору своего первого решительного кризиса чехословакизм вступил в середине 1930-х годов, когда казавшуюся на бумаге логичной политическую концепцию принялись расшатывать и словацкое националистическое движение, и нараставшие противоречия с немецким и венгерским меньшинствами. 30 сентября 1938 года, сразу после отторжения нацистами Судетских земель, Чехословакия сменила название (стала Чехо-Словакией), но в этом формате, как Вторая республика, просуществовала всего 169 дней. В марте 1939-го Словакия под давлением Берлина провозгласила независимость, превратившись в сателлита гитлеровской Германии, а Чешские земли были оккупированы соединениями вермахта.