Известно, что уже в 1673 г., т. е. к всенародному объявлению царевича Федора, он владел собственной конюшней, на которой стояло 27 «потешных» лошадей[731]. В 1670–1677 гг., как отмечалось выше, Федор Алексеевич положил начало русскоязычной иппологической библиотеке.

Ему принадлежит еще одно нововведение в русской конной культуре, которое обычно остается без внимания (при довольно хорошо изученной реформе платья 22 октября 1680 г. в целом). Хорошо известно, что в 1680 г. царь Федор запретил ношение традиционного парадного костюма, поскольку «старые одежды были долги, прилично женскому платью, и к служилому и дорожному времени непотребны»[732]. Заменой морально устаревшим одеждам было избрано служилое платье, учитывающее нужды деятельного, прежде всего, ратного человека. Новый костюм должен был как можно меньше сковывать движения, что предопределило его меньшую длину.

Сходным образом изменился и внешний вид ездового кафтана — одежды, предназначенной для дороги, в том числе и для верховых выездов. Основу нового гардероба всадника составил укороченный кафтан с прямыми боковыми клиньями, сделанными «по-иному, чем у всех прочих; они вшиты вверху не в виде угла, а в виде сборок, расположенных по прямой растянутой линии»[733]. Кафтан нового покроя, подчеркивающий талию расходящимися от нее мягкими складками, «придавал фигуре стройность и молодцеватость»[734].

В царском гардеробе было несколько таких кафтанов, обозначенных в документах как «кафтаны ездовые с прямым клиньем»: один из бархата лимонного цвета, другой из рудожелтого сукна и еще два из рудожелтой объяри (первый из простой объяри, второй — из гладкой; кафтан из гладкой объяри имел горностаевый подклад — «испод»). Еще один «кафтан ездовой теплый с прямым клиньем» был построен из сукна светло-брусничного цвета, утеплен собольими «пупками» и украшен запонами[735]. Все перечисленные одежды надевались Федором Алексеевичем в дороге к Троицкому богомолью в сентябре 1679 г.

Новые кафтаны «с прямым клиньем» были более функциональны и удобны, чем близкие им конструктивно кафтаны времен Алексея Михайловича. Декоративное решение верховой одежды в целом также стало более лаконичным: так, самый нарядный ездовой кафтан Федора Алексеевича описывался как «зарбаф золотный по нему кубы серебряные, нашивка образцы жемчужные с алмазы»[736]. Большинство других его ездовых одежд было оформлено намного проще; после изменения покроя и упрощения отделки верховые одежды царя и царского окружения приобрели сходство с аналогичным европейским (польским) костюмом.

Упростился и сам царский выезд. Говорили, что этот царь «величие свое заявляет не как иные монархи, толпою царедворцев, а больше всего роскошью одежд и красотою коней»[737]. Отныне внимание уделялось не только пышному конскому убранству, но и красоте породистых коней. Своим безупречным экстерьером, грациозными и изящными движениями эти благородные животные служили достойным оформлением царского выезда.

Общее восхищение дворцовым конным хозяйством разделяли и иностранцы, бывшие в Москве в годы правления царя Федора Алексеевича. Так, участник польского посольства Б. Таннер, бывший здесь в 1678 г., неоднократно отмечал выдающиеся стати лошадей царя и его свиты. Среди прочего путешественник особо выделял красоту царской лошади в ее полном уборе и конного отряда, высланного для встречи посольства, в том числе и тех «крылатых» всадников, которых он прозвал легионом ангелов[738].

Особенно любопытно свидетельство уже упомянутого голландского посланника Койэтта, обратившего на царскую конюшню самое пристальное внимание. Хорошо известно его воспоминание об эффектном представлении, организованном для участников посольства «конного учения мастером» Т. С. Ростопчиным[739]: «шталмейстер [Ростопчин], — вспоминает Койэтт, — велел привести красивого серого жеребца (таковыми была большая часть их), который… услыхав, что ему стал говорить шталмейстер, начал проделывать разные фокусы, изгибал свое тело в странные дуги и курьезно прыгал то на 4‐х, то на 2‐х ногах. Он привел еще 3‐х других лошадей не менее интересных, чем первая, и, после ряда фокусов, поставил их крестообразно друг против друга; расставленные таким образом оне начали прыгать и скакать, как будто они танцовали и стремились превзойти друг друга в ловкости»[740].

Затем Ростопчин «велел привести к себе белую лошадь средней величины, которая могла делать всевозможные фокусы. Захватив ее за уздцы, он, с острой лозою в руке, велел ей нагнуться. Лошадь так и сделала, и ударила головой об пол по Русскому обычаю; затем она легла на бок, точно спала, с конюхом, лежавшим у нее между ногами и положившим свою голову на ее голову. Коротко говоря, она оборачивалась и лежала, когда приказывал шталмейстер, так спокойно, что последний мог становиться на нее ногами. Она пошла так же, как собака, искать шапку, которую она принесла шталмейстеру. Она на передних ногах приподнялась у стены, и тогда конюх вскочил ей на спину, как мальчишки в известной игре прыгают друг другу на спину. Другой конюх захватил передние ноги этой лошади, положил их себе на плечи и лошадь пошла затем на задних ногах, подобно тому, как иногда мальчики делают с собаками, которых берут за передние ноги, заставляя их идти за ними на задних ногах»[741]. Отмечает посланник и другие трюки, которым были обучены царские лошади: подъем и спуск по ступеням и т. д.[742]