Посылка сначала вызвала у меня ликование, а потом я снова затосковала. Все имеет две стороны. В моем случае лишь тонкая черта отделяла спокойствие от отчаяния.

А еще у меня стало шелушиться и зудеть место над верхней губой. Взглянув в зеркальце, я увидела там какую-то белую сыпь, что-то вроде грибка. И с каждым днем эта сыпь распространялась все дальше – вокруг носа, вверх по одной щеке. Меня это убивало. Антибиотики, присланные в посылке, не помогали. Я попробовала смазать пораженные места новым кремом для кожи, но стало только хуже. Мне казалось, что Сомали начинает съедать меня заживо.

В минуту слабости я написала Найджелу записку. Тоска настолько овладела мной, что я не могла даже разговаривать. В записке я извинялась за свою хандру, объясняя ее тем, что ко мне ходит один из мальчиков. Я стукнула в стену, и через некоторое время раздался ответный стук.

Во время нашего следующего разговора Найджел был менее оживлен, чем обычно. Может быть, он и раньше обо всем догадывался.

– Кто он? – спросил Найджел. – Абдулла?

– Да, но я не хочу об этом говорить.

– И… что он делает? – с запинкой спросил Найджел. – Он… Когда это началось?

В первую секунду мне хотелось рассказать все, вывалить на него все жестокие подробности, чтобы он взорвался, закричал и очертя голову напал на наших тюремщиков. Но я уже пожалела о сказанном. Это было несправедливо по отношению к Найджелу и лишь усугубляло мое положение.

– Ладно, Найдж, забудь, – сказала я, зная, что он не забудет.

Я взяла себя в руки. Просто потому, что ничего другого не оставалось.

В сотый день нашей неволи – первого декабря – я написала Найджелу очередную записку. «Поздравляю, мы пережили сто дней, – писала я. – Мы должны держаться и верить, что на другом конце земли есть много людей, которые делают все возможное, чтобы вытащить нас отсюда, чтобы Рождество мы отмечали дома». И как всегда, когда я записывала свои слова на бумаге, это помогло мне поверить в них. В них появлялась претензия на правду.

– Вставай, мы едем, – раздался голос в темноте.

Я спала. Было поздно. Дверь в мою комнату распахнулась, кто-то посветил мне в лицо фонариком. Я узнала Хассама и Скидса, стоящего у него за спиной.

– Мы едем, – повторил Хассам, освещая мои вещи – книги, туалетные принадлежности и одежду, – которые я хранила в ногах своей постели. – Одевайся и едем.

Я села. В доме было шумно от звука шагов. Похоже, нас перевозят на новое место – как всегда, внезапно и среди ночи.

– Мы переезжаем? – спросила я Хассама, избегая встречаться взглядом со Скидсом. – Собирать вещи?

– Нет, нет, – нетерпеливо отвечал Хассам. – Одевайся быстрее.

Что же это значит?

– О, вы нас отпускаете?

– Да, да, быстро, – сказал Хассам и поднял руку ладонью вверх, будто желал воскресить меня из мертвых.

В голове у меня взорвался фейерверк, разлетелись трескучие огненные искры радости, недоверия. Я надела мужские джинсы под красное платье, которое не снимала ни днем ни ночью, платок на голову и выскочила в темный коридор вслед за Скидсом и Хассамом, придерживая джинсы рукой, чтобы они не свалились с меня на пол.

Дверь комнаты Найджела почему-то была закрыта. Я спросила Хассама:

– Вы точно нас отпускаете на свободу. Да?

Он ничего не ответил.

Во дворе ждала «судзуки» Ахмеда, работал двигатель. Хассам жестом велел мне садиться на заднее сиденье. Во двор вышел Абдулла, закутывая лицо платком. Он сменил юбку на брюки, как обычно делали мальчики, когда уезжали куда-нибудь из дому. Следом шел Ахмед. Я никогда не видела, чтобы он закрывал лицо, но на этот раз он тоже был в платке, запечатанный с головы до ног. Я сидела в машине одна, чувствуя, как капля за каплей оптимизм покидает меня. Потом с обеих сторон ко мне подсели Абдулла и Скидс, а Ахмед сел за руль. Он повернул ключ зажигания, и мы выехали за ворота.

В горле у меня забулькала паника.

– Что происходит? Где Найджел? – слышала я чужой, высокий и хриплый голос, обгонявший мои мысли. – Он поедет с нами? Куда мы едем?

Никто не отвечал. Никто не говорил, где Найджел.

Мы ехали – я и трое моих тюремщиков – по ночной деревенской улице, в лабиринте высоких стен. Рациональная часть моего сознания подсказывала мне, что нужно запоминать дорогу на тот случай, если выпадет шанс сбежать, – сейчас, позже, вообще когда-нибудь, – но все выглядело совершенно одинаково. Один безликий переулок сменялся другим, в свете фар тянулись бесконечные бетонные стены. Мелькнул какой-то кустарник и сразу исчез.

Пару минут спустя Ахмед остановил машину возле темных ворот, где стоял ожидавший его человек. Это был Дональд Трамп, казначей. Я с облегчением увидела, что лицо у него открыто и при нем нет оружия. Дональд открыл заднюю дверь и молча сел рядом с Абдуллой. Теперь на заднем сиденье нас стало четверо.

Машина рванула вперед. Я повернулась к Дональду, все еще лелея слабую надежду, что меня отпустят, и спросила:

– Что происходит, Мохаммед? Что случилось? Куда мы едем?

Но Дональд даже не повернул голову, будто не слышал, лишь глаза нервно заметались по приборной доске.

– Куда они меня везут, Мохаммед? Где Найджел? Пожалуйста, ответьте мне. Вы не забыли, что я вам сестра?

Вдруг мои ребра сжались от страха. Они хотят продать меня! Они уже несколько раз угрожали сделать это, чтобы возместить расходы на мое содержание. Выкупа они до сих пор не получили и теперь собираются передать меня в руки Аль-Шабаб. Вот почему в машине нет Найджела! Семья Найджела собрала деньги, а моя – нет. Его они пощадят, а меня либо продадут, либо убьют.

Потом я инстинктивно сделала совершенно неисламский жест – я протянула руку над коленями Абдуллы и схватила Дональда за локоть, – надеясь привлечь его внимание. Разве не с ним мы обсуждали, как делают самое лучшее итальянское масло? Разве не он принес мне колу и тест на беременность? Я расплакалась. Его рука в моих пальцах была жесткая, как дерево.

– Пожалуйста, – умоляла я, – не позволяйте им убить меня. Скажите, что происходит? Где Найджел? Вы можете остановить их? Они хотят меня продать? Они продали меня? Скажите, что все в порядке!

Дональд неловко высвободил руку и откашлялся.

– Ну-у-у, – протянул он, искоса поглядывая на Ахмеда, – я не знаю. Иншалла, все будет хорошо, но я правда не знаю.

Сказав так, он погрузился в молчание.

Вскоре машина снова остановилась – на этот раз у двери, зажатой между двумя высокими стенами. Я узнала Электрический Дом, где мы жили более месяца назад, где мы с Найджелом играли в нарды. Здесь в машину сели еще два человека, прячущие лица под платками. Один был Ромео, который всегда носил желтый платок в клетку, а второй незнакомый – широкоплечий, высокий и плотный.