Все утро мы пели праздничные песни: «Вести ангельской внемли», «Радуйся, мир» и прочие. Мы медленно, растягивая удовольствие, сосали ириски. Найджел написал мне рассказ о том, как однажды в Рождество они с сестрой и братьями подарили родителям авиабилеты в Ирландию. Мы еще долго расспрашивали друг друга, чтобы выведать дополнительные подробности. Я никогда не любила его так сильно, как в то Рождество. Это было нечто большее, чем обычная любовь девочки к мальчику. Моя любовь была гораздо глубже. Я любила его как человека, без всяких сложностей. К счастью, наши тюремщики в тот день нас не беспокоили. Хриплыми от волнения голосами мы пели «Маленького барабанщика» и «Тихую ночь». Наконец, Найджел развернул свой подарок – я услышала его изумленный вздох – и разрешил мне открыть мой. Чулок он сделал, сшив вместе два раскрашенных красными чернилами листка бумаги. Вместо ниток, как и я, он использовал зубную нить. Сверху он приклеил обрывки высохших влажных салфеток – получилась белая опушка. Внутри, в обертке из разрисованной бумаги, лежала маленькая коробка от одеколона, который принес ему Дональд несколько месяцев назад. А в коробке был маленький тонкий браслет. Найджел сделал его из мелких колечек-ключей, имеющихся на верхних торцах консервных банок. Он долго копил эти колечки, а затем аккуратно соединил вместе при помощи цветных ниток, которые вытащил из своего саронга. Он много дней связывал звенья в цепочку, делая узлы размером с маковое зернышко, – настоящая ювелирная работа, ничего подобного вы не встретите ни у «Тиффани», ни где-либо еще. В тот момент я была уверена, что лучшего подарка мне никогда не дарили.

Неужели и впрямь нет никакого выхода? Не может быть. В январе мы заговорили о побеге. Однажды Найджел сообщил мне, что он обследовал окно в туалете и пришел к выводу, что через него мы могли бы убежать.

Я тоже часто засматривалась на это окно, но никаких шансов на побег, по моему мнению, оно не давало. Это было даже не окно, а кирпичная стенка с широкими просветами для вентиляции, находившаяся в нише футах в восьми от пола. Внизу был бетонный подоконник. Мало того что кирпичи были зацементированы, сверху имелась решетка из пяти горизонтальных металлических прутьев, крепко державшаяся в стене.

– Ты с ума сошел? – сказала я Найджелу. – Как мы выберемся?

– А ты посмотри внимательно, – ответил он, – цемент между кирпичами крошится. Мы могли бы вытащить кирпичи.

– Да, но решетка, прутья…

– Думаю, их тоже можно выломать. Наверное…

Меня мучили сомнения. Идея была совершенно безумна по многим причинам, и прежде всего потому, что если наши тюремщики застукают нас за подготовкой к побегу, то страшно даже представить, что они с нами сделают. Во-вторых, куда мы побежим? Когда меня вывозили в пустыню, я видела, какова вокруг обстановка – песок, костры, подростки с оружием. Побег совсем не означает, что мы окажемся в большей безопасности, чем сейчас. Ну и в-третьих, нельзя забывать о других невольниках, о троих сомалийцах – Абди, Марвали и Махаде. Что будет с ними, если мы устроим побег? Их, без всякого сомнения, убьют. А о совместном бегстве впятером не стоит даже и мечтать.

Я плохо знала этих людей, но чувствовала с ними почти родственную связь, ведь это по нашей вине они угодили в застенок. Всякий раз, проходя по коридору, я смотрела в сторону их комнаты, где рядком стояла обувь – две пары сандалий и пара походных ботинок, принадлежащих Абди. Иногда мне удавалось увидеть, как кто-то из них сидит и читает Коран или штопает одежду. Мои скромные сведения о них происходили от этих случайных взглядов и звуков в доме, а также от краткого знакомства незадолго до похищения. Абди был серьезный семейный человек. Марвали, водитель из отеля «Шамо», казался мне более легкомысленным. Я с признательностью слушала его смех, порой раздававшийся из коридора. Он смеялся вопреки всему. Махад, начальник охраны лагеря, который мы собирались посетить в тот злополучный день, был очень религиозен. Чуть ли не целыми днями он громко читал Коран.

Подходил к концу четвертый месяц нашей неволи. Главным источником сведений о наших похитителях и о наших родных дома оставался Джамал.

– Есть новости? – спросила я его однажды утром.

– Нет новостей, – покачал головой Джамал и со вздохом прибавил: – Иншалла, все скоро закончится.

Когда я поинтересовалась, почему к ним не едет начальство, Джамал поджал губы с выражением душевной муки на лице и ответил:

– Не знаю.

Выходило, что главари не появляются уже месяц. Лишь благодаря Джамалу, который всегда был рад поболтать с нами по-английски, мы знали, что мальчики тоже в некоторой степени ощущают себя заложниками, живя здесь под пятой капитана Скидса и по воле невидимого начальства. Джамал жаловался, что их плохо кормят. Яхья-младший, парень лет восемнадцати, недавно пропустил рождение своего первого ребенка, потому что Скидс не позволил ему отлучиться домой, хотя и обещал. Джамал тоже просился в отпуск, чтобы жениться на Хамди, но получил отказ. Скидс сказал, что, пока они не получат выкуп, то есть до завершения «программы», как у них это называлось, никто никуда не поедет.

Мы все, каждая живая душа в доме, хотели, чтобы все быстрее закончилось. Я засыпала и просыпалась со словом «скоро» на устах, будто это слово – если повторять его почаще – избавит нас от необходимости разбирать кирпичную кладку в туалете.

Однажды, по дороге в душ, я увидела, что обувь, стоявшая у двери сомалийцев, исчезла. Это случилось четырнадцатого января, в среду. Из их комнаты не раздавалось ни звука. Их явно куда-то перевезли. Надежды на то, что их освободили, не было никакой – бандиты не стали бы отпускать свидетелей похищения. Позже я осмелилась спросить у Абдуллы, куда подевались наши сомалийские коллеги. Его ответ был весьма красноречив – он поднял вверх палец и с большим удовольствием провел им себе по шее. Я невольно вспомнила пустыню, одинокую акацию под луной. Неужели среди ночи приезжали главари и забрали их с собой? Но почему я ничего не слышала? Может быть, Абдулла меня обманывает? Когда мы с Найджелом обсуждали это через окно, он сказал, что тоже интересовался судьбой сомалийцев. И если Джамал не дал прямого ответа, предположив, что их освободили, то Абдулла произвел все тот же красноречивый жест.

Сомнений не оставалось – их убили, и в этом была наша вина. Незадолго до похищения Абди с гордостью демонстрировал мне фотографии своих детей – двоих улыбающихся мальчиков и девочки в школьной форме, которые теперь благодаря мне осиротели. Исчезновение Абди и других дало нам понять одну важную вещь: деньги на наше содержание заканчиваются, и бандиты готовы идти на крайние меры. Если дошло до того, что они убили троих мусульман, своих братьев-единоверцев, то за нами дело не станет. Все вопросы отпали. Мы должны бежать.

Окно в туалете было расположено очень высоко. Дабы оценить его перспективы, надо было встать на унитаз, схватиться за подоконник и подтянуться – будто вылезая из бассейна. Поскольку подоконник был слишком для меня узок, пришлось лечь на живот, опираясь на локти и свесив ноги вниз. Зато я сразу убедилась в правоте Найджела: кирпичная кладка, закрывающая просвет окна, держится некрепко. Стоило колупнуть раствор между кирпичей, и он струился вниз ручейками белой пыли, особенно если использовать что-то острое – вроде маникюрных ножниц, которые были у меня с собой. Этот цемент и вправду, как говорил Найджел, легко крошился. Другое дело – металлические прутья, закрывающие кирпичи. Казалось, они надежно укреплены в стенах. Хотя один прут Найджелу уже удалось расшатать, и он уверял, что постепенно расшатает и вытащит все пять.