Колен замахал руками. Клер этому не удивилась: освободившись от долгов, отец перестал думать о финансах. Бертий жадно следила за разговором. Ее душа трепетала, будучи на пороге счастья, — пусть мизерного, но все же… У нее будто больше не существовало тела — оно стало легким, таким легким! В ее хрупкой груди гулко стучало сердце.

Раскланиваясь, Гийом Данкур сжал ее руку.

— До скорой встречи, мадемуазель Бертий! — прошептал он. — Я привез целый чемодан книг. Думаю, вы найдете для себя что-то интересное!

Клер это слышала. И видела, как лицо кузины озарилось новым светом. Когда они остались одни, Бертий спросила:

— Скажи, я могу ему понравиться? Как друг, только как друг?

— Нет такого человека на свете, кому ты бы не понравилась, принцесса! Ты такая красивая! Гийом только на тебя и смотрел!

Ортанс, услышав, что в кухне наступила тишина, затарабанила в пол.

— Иду, мамочка! И принесу тебе сидра, благо его на всех хватит! — крикнула Клер.

На пороге возникла Этьенетта. Ее чепец сомнительной белизны съехал чуть ли не на затылок. Тяжело дыша, она пробормотала:

— Ваши козы, мамзель! Они убежали в сторону Понриана! Я — следом, но слишком жарко, и разве за ними угонишься!

Юная служанка страдальчески закатила глаза, однако она уже успела заметить и бутылки с сидром, и печенье в коробке. Бертий стало стыдно за свою сегодняшнюю грубость.

— Иди сюда, Тьенетта! — тихо сказала она.

Бертий налила ей сидра, дала три печенья.

— Когда станет прохладнее, пойдешь и найдешь, — пожала плечами Клер. — Нет, лучше я сама, с Соважоном! Сегодня вечером можешь быть свободна. И завтра целый день тоже. Твоя мать говорила, что ты ей нужна, — вчера, когда привезла молоко. Но перед уходом убери фасоль, а стручки отдай свинье!

— Хорошо, мамзель Клер! Спасибо!

Клер посмотрела на часы на стене. Несколько часов отделяли ее от встречи с Жаном.

«Как я по нему соскучилась!» — подумала она.

Оставив Бертий мечтать о своем, она поднялась на второй этаж. И походя нащупала что-то увесистое в кармане передника.

— Кольцо!

Ортанс потребовала полный отчет. Присев на край кровати, девушка молча вынула футляр и открыла.

— Все хорошо, мамочка! Папа вечером все тебе расскажет. Смотри, Фредерик Жиро подарил мне украшение! Я хочу, чтобы это хранилось у тебя. Даже лучше, если ты будешь его носить. Тогда никто на него не покусится!

И Клер надела кольцо онемевшей от изумления матери на палец. При виде такого чуда Ортанс, разумеется, смягчилась.

— Доченька, такой подарок! Как я за тебя рада! Станешь настоящей дамой! Не бойся, я с кольцом не расстанусь. И правильно, что осторожничаешь. У нас не мельница, а проходной двор какой-то!

Это был один из тех редких случаев, когда Ортанс улыбалась. Испытывая к ней что-то вроде жалости, Клер поцеловала мать в лоб, поправила подушки.

— У меня много работы, мам. Я пойду!

В коридоре она вздохнула с облегчением. Ей очень не хватало Жана. В его объятиях Клер уже ничего не страшило.

«Не хочу, чтобы он уезжал! Никогда!»

* * *

Этьенетта яростно вонзила иголку в ткань. Мать наблюдала за ней, отмечая про себя, что дочка умудрилась унаследовать ее дурной характер. Обе пришли на посиделки к Жанне, матери Катрин. Бедная женщина, которая до сих пор носила траур, пригласила пару соседок с шитьем посидеть вечером у очага. Муж ее уже лег, а младшая дочка, Раймонда, улыбалась гостьям. Малейшее развлечение помогало ей забыть свое горе. Она все еще тосковала по сестре.

С почерневших потолочных балок свисали вязанки чеснока и лука, а еще — пучки полыни, запаха которой боятся мухи. В большом очаге тлели два поленца — летний огонь, которого хватит, чтобы согреть воду для цикорного напитка. Женщины пили его с удовольствием, щедро сдабривая сахаром, а сегодня к нему обещали подать блинчики.

Раймонда вышивала наволочку. Она тихонько спросила у матери:

— Мам, а почему ты не захотела, чтобы мы сели на улице?

— Гроза собирается! И в доме не жарко.

Этьенетта вытерла вспотевший лоб.

— У вас всегда прохладно, мадам Жанна!

— У меня, как Катрин похоронила, до сих пор кровь стынет в жилах. И у муженька моего тоже!

Мелани, старуха из Пюимуайена, которая в это время рылась в шкатулке с кружевами, проговорила своим глухим голосом, не поднимая головы:

— Славная была девушка, славная! Последний раз, как видела ее живой, Катрин помогла мне вытащить ведро из колодца. В мои годы это нелегко… Но уж если добрый Боженька решил призвать кого из своей паствы, то час Он назначает сам. Даме из Понриана вон тоже еще бы жить да жить…

Этьенетта прищурила свои маленькие глазки в надежде, что Мелани расскажет что-нибудь из числа деревенских баек — таких, чтобы мороз по спине, или что-нибудь скабрезное.

Жанна горестно покачала головой. Она помнила другие посиделки, куда более веселые. Катрин устраивалась на простеньком деревянном кресле-сундуке и напевала, притопывая в такт. Фолле, которого все они знали с детства, часто приходил тоже. Брал свою губную гармонику и играл, полузакрыв глаза…

Жанна смахнула со щеки очередную слезу.

— Горе мое горькое… Поговорим лучше о чем-то хорошем, нечего жевать свою беду! Ну, Тьенетта, нравится тебе на мельнице? Говорят, мадам Ортанс не встает с постели?

Ответила мать юной служанки, будто речь шла о чем-то секретном:

— Я, когда привожу молоко, только мамзель Клер и вижу! Жена хозяина словно в воду канула! На улицу носа не кажет. Странное дело, так ведь?

Настал и для Этьенетты звездный час.

— Мадам Руа стучит тростью в пол, когда захочет есть или пить. И мамзель Клер бегает туда-сюда по лестнице целый день. И по ночам тоже! Слышу, как она идет вниз по ступенькам, а потом — тишина. И час тишина, и два… Недавно явилась в шесть утра, в неприглядном виде…

Торговка молоком пнула дочку ногой под столом. Работая у Руа, Этьенетта каждое воскресенье несла домой жалованье, и хозяйская дочка отдавала ей чуть поношенную одежду.

— А я ничего плохого и не говорю! — продолжала девушка. — Но интересно же, куда она бегает? Может, и в Понриан.

Этьенетта захихикала. Мать с трудом удержалась, чтобы не отвесить ей оплеуху.

— Дура ты у меня!

Повисло неловкое молчание. Жанна тяжело задышала, Раймонда не поднимала глаз от своей вышивки. Заговорить в этом доме про Понриан было все равно что впустить сюда Фредерика Жиро, которого старая Мелани звала «проклятущим барчуком». В Пюимуайене давно судачили про их с Катрин постыдную связь. Некоторые вслух удивлялись, что Фолле