К этим весьма настойчиво повторяющимся представлениям о том, что борьба евреев и арабов не обходится без стимулирующего ее «красного» фактора, следует прибавить сообщение еврейской рабочей газеты в Палестине «Davar» (ее редактором был Б. Кацнельсон) о том, что английская администрация была осведомлена не только о готовящейся акции, но и о том, какие силы за этим стоят. Списки арабских активистов оказались в руках английской полиции еще в июле, т. е. за месяц до того, как пролилась первая кровь, однако англичане и пальцем не пошевелили, чтобы предотвратить грядущую бойню. Уже после произошедших событий каким-то образом овладевшая этими документами «Davar» (судя по всему, в дело были пущены значительные средства) опубликовала их на первой полосе в номере от 4 ноября 1929 г. под заголовком «Ha-mufti yahad im shlikhei ha-komintern be-“reshima shkhora” shel memshelet artzot ha-brit» («Муфтий вместе с посланцами Коминтерна в "черном списке” советского правительства»). Чтобы не возникло разночтений в переводе: «черным» этот список был назван, конечно, не советским правительством, а английской полицией. Списки открывались именем помянутого выше иерусалимского муфтия Хадж Амин эль Хусейни, и далее шли фигуры калибром помельче и пожиже, чьими руками палестинские коммунисты, евреи и арабы старались еще более расшатать и дестабилизировать и без того напряженную обстановку.

Обнародование списков, содержащихся в величайшем секрете, обернулось для газеты некоторыми неприятностями: на следующий день она вышла под другим названием – «Omer». Впрочем, никаких более суровых «оргвыводов» не последовало, да и это наказание продлилось недолго: не в интересах англичан, наверное, было поднимать публичный скандал, в ходе которого неизбежно обнаружилась бы их пассивная и выжидательная политика. Возможно, поэтому спустя весьма непродолжительное время газете вернули ее прежнее название.

Именно на этом событийном фоне следует читать письма Бурцева Рутенбергу, носящие, по вполне понятным причинам, таинственно-конспиративный характер и сопровождающиеся заговорщицкими интонациями об ожидаемом получении каких-то секретных сведений от многочисленных «приятелей» – разбросанной по свету армии добровольных и платных бурцевских информантов.

Для нашей темы самое, пожалуй, интересное в бурцевских письмах то, что они, пусть и косвенно, «отраженным светом», но, как кажется, вполне недвусмысленно свидетельствуют о том, что Рутенберг в это время был сильно заражен антибольшевистским микробом. Не в такой, конечно, степени, как сам Владимир Львович, но вполне достаточной, чтобы оторвать драгоценное время от своих основных занятий и уделить внимание борьбе с «красной» опасностью. Произошедшие в Палестине события с очевидностью продемонстрировали перед Рутенбергом эту опасность, и реакция Бурцева, включая его письма, написанные криптограмматическим стилем и полные изрядной детективно-охотничьей обсессии, кажется, ни капли его не смущала. Более того, обсуждаемое в них намерение автора публично разоблачить проникших в Палестину кремлевских эмиссаров, разжигавших и стимулировавших национальные распри, было, без сомнения, на руку Рутенбергу, который 24 сентября 1929 г. стал членом Исполкома Ва’ад Леуми, а в октябре был избран его председателем. Парижский русско-еврейский еженедельник «Рассвет» следующим образом комментировал эту новость:

Забегая вперед, скажем, что эти ожидания не оправдались, см., к примеру приводившуюся в предыдущей главе статью А. Вейншала «Живой мертвец». Через год, 19 сентября 1930 г., недовольный происходящим и бессильный что-либо изменить, Рутенберг подал в отставку. Продержавшись до февраля 1931 г., он оставил эту должность (спустя время, в 1939 г., его опять будут просить возглавить Ва’ад Леуми, и вновь картина повторится: в августе 1940 г. он уйдет в отставку). Однако тогда, в конце 1929 – начале 1930 г., взяв в руки бразды правления в ишуве, Рутенберг, был, конечно, крайне заинтересован в раскрытии «московских происков» в собственном «национальном доме», тем более что свои услуги предлагал такой корифей в деле разоблачения провокаторства и деятельности секретных спецслужб, как Бурцев.

Установи Бурцев связь между нападением арабов и большевистской пропагандой, это могло бы служить Рутенбергу сильной картой для того, чтобы убедить английскую администрацию начать «закручивать гайки». Аргумент о «красной» опасности наверняка оказался бы для англичан более серьезным, нежели религиозно-националистический арабский фанатизм. В январе 1930 г. сорвалась попытка Кацнельсона примирить Рутенберга с Вейцманом, и сорвалась именно по политическим мотивам. Судя по оптимистическим письмам Кацнельсона из Лондона (жене – Лее Миркин-Кацнельсон, от 15 января 1930 г., или на следующий день – анонимному корреспонденту, см.: Katznelson 1961-84, V: 296, 301), его посредничество готово было принести успешный результат, но затем все расстроилось из-за уступчивой позиции, занятой Вейцманом и руководимой им Сионистской организацией по отношению к англичанам, не принявшим необходимых мер для усмирения арабов. Так что даже если не брать во внимание личной заинтересованности в подобного рода разоблачении, само «служебное положение» Рутенберга обязывало предпринимать какие-то энергичные шаги.

По всей видимости, осенью 1929 г., они, Рутенберг и Бурцев, возобновили общение, и, судя по первому из приводимых ниже писем (от 30 декабря 1929) неукротимого сыщика-антиболыие-вика, занятого тогда разоблачением деятельности Коминтерна в Абиссинии, Рутенберг оказался ему чем-то полезен. Днем раньше Рутенберг, находившийся в то время в Лондоне, перевел для Бурцева деньги в Париж. При этом, вероятно, по причине, уже объясненной А. Седых выше, – о том, что значительные суммы ему сразу было передавать опасно, – Рутенберг воспользовался посредничеством И.И. Фондаминского, который, как видно, был в курсе происходящего и вообще выступал в качестве связующего звена между ними. В сопроводительной записке от 29 декабря 1929 г. Рутенберг писал (.RA, копия):