Как бы то ни было, Маринка постепенно привыкала к своему новому быту, хотя первое время это давалось очень даже непросто. В один из дней после ухода Голубева на работу она решила немного прибраться в квартире, в которой, по ее мнению, царил жуткий бардак. Начать Маринка решила с коридора, заваленного разнообразной рухлядью. Там она обнаружила неработающую швейную машинку, сломанный старинный стол-книжку и еще целый ряд громоздких предметов, которые занимали много места, но были в хозяйстве абсолютно бесполезными. Молодая хозяйка горячо взялась за уборку. Целый день у нее ушел на то, чтобы вытащить тяжеленные предметы интерьера на лестничную клетку.

«Придет Павел, вместе спустим вниз — на помойку! — сама себе говорила она, таща к дверям тяжеленный стол. — Что там, кирпичи внутри, что ли?»

Когда все лишнее было вынесено из квартиры, Маринка просто руками всплеснула от ужаса: обои за всей этой рухлядью в коридоре явно не переклеивались уже много лет: они были ободраны и выцвели, слой пыли на полу был просто катастрофический. Именно так — с ведром и тряпкой — и застал ее вечером супруг.

— Ты что делаешь? — прошипел он, еще не успев войти. — Что это все значит?

— А что, не видно? — попробовала рассмеяться Маринка, но, увидев побелевшее от злости лицо супруга, испугалась. — Разве что-то не так? Я просто вынесла в коридор всю эту рухлядь…

— Не смей называть это рухлядью! — завизжал Павел Иванович и швырнул на пол свой портфель. — Это вещи моей мамы! Кто вообще разрешил тебе к ним прикасаться?

— Прости, я не знала… Но они же все старые и сломанные, весь проход загораживают, — попробовала объяснить Маринка, но он ее не слушал.

Потный, с горящими глазами, Голубев носился между коридором и лестничной клеткой, хватаясь за голову:

— Боже, что теперь будет? Если бы только мама это видела… Она бы не вынесла такого!

— Да успокойся ты! Если для тебя это все так важно, сейчас вернем все на место… Но нужно ли это делать? — спросила Маринка, все еще надеясь на здравый смысл супруга. — подумай… И вообще, при чем тут твоя покойная мама?

— Не смей говорить о маме! Это святое. А все вещи вернем, немедленно! Я помню, как мама строчила на машинке мои рубашки, а я бегал рядом и мешал ей работать! — заголосил Павел Иванович и в отчаянии схватился за край выставленной за дверь швейной машинки, но не смог ее даже сдвинуть с места.

— Подожди, я сейчас тебе помогу. — Маринка вздохнула, бросила тряпку и обреченно вышла на лестничную клетку.

Так и прошел весь вечер. Когда весь хлам вернулся на свои места, Голубев довольно выдохнул:

— Успел! Главное, что вовремя успел! Все самые дорогие моему сердцу вещи! Стол, под которым я играл совсем маленьким… Как только додуматься можно было? — Он сверкнул глазами в сторону подавленной жены. — Я не позволю! Чтобы никогда в жизни ты не притрагивалась к этим святыням, слышишь, никогда!..

— Да уж слышу…

Дело закончилось тем, что супруг целый вечер причитал над своими вновь обретенными сокровищами и пил корвалол. Измотанная Маринка зашивала его порванный во время перетаскивания мебели костюм и вновь ругала себя последними словами.

Больше никогда она не трогала ничего в этой квартире, только протирала влажной тряпкой открытые пространства и осторожно смахивала пыль. Да еще строила страшные рожи фотографии матушки Голубева, которая до сих пор оставалась единственной полноправной хозяйкой этой квартиры: кроме нее, никто больше не умел правильно жарить яичницу, стирать, убираться и любить Павла Ивановича.

Найденная работа, как это часто бывает, быстро отвлекла ее от неурядиц нового брака. Она устроилась во Дворец пионеров заниматься с малышами лепкой, чтением и рисованием. В школу с ее послужным провинциальным списком без опыта работы в Москве устроиться было невозможно.

Кроме того, буквально через месяц супружеской жизни ее поразила неожиданная новость: при всех, мягко скажем, не очень интенсивных занятиях сексом с Голубевым она умудрилась забеременеть! Маринка даже не помышляла о таком, тем более что в памяти у нее еще был свеж страшный рассказ Марии Яковлевны Сикорской о последствиях изнасилования. Счастью Маринки предела не было, несмотря на то что с первых дней она начала страдать токсикозом и еще целым букетом сопутствующих неприятностей. Ведь именно ребенок мог стать спасительной ниточкой в их непростых отношениях с супругом и смыслом всей ее новой жизни! Хоть бы девочка родилась, такая хорошенькая, маленькая! Наташкой бы назвали. Интересно, а жена Димки уже беременна?..

— Милый, танцуй! — поговорив с врачом и сдав необходимые анализы, объявила она радостную новость мужу. — У нас будет ребенок!

— Что? Когда? — Ужинавший Павел Иванович едва не поперхнулся и продолжительно закашлялся.

— В июне!

— Боже мой! Так скоро! — схватился за голову супруг. — Но что же мне делать? Это же такая нагрузка… Ты не сможешь работать. А у нас в министерстве такое происходит! Мы же втроем не проживем на мою зарплату…

— Не волнуйся, у меня будет пособие… Проживем!

Но Голубев был безутешен. Он ходил по квартире и тихо стонал от отчаяния. На дворе стоял восемьдесят шестой год, начались перемены, которых все так ждали, а кое-кто уже начал немного бояться — особенно это касалось государственных учреждений. Повсюду ползли слухи о грядущих сокращениях.

Девять месяцев беременности Маринка отходила с трудом, хотя работала чуть ли не до самого конца: Голубеву снизили-таки зарплату и со дня на день грозились уволить. Но Маринка целиком погрузилась в свои ощущения и перестала реагировать на любые раздражители, которые могли нарушить ее гармонию. Так, она совершенно перестала обращать внимание на мотавшие ей в первое время нервы претензии и упреки супруга, сравнения с любимой матушкой. От этого стало легче. Наверно, любая беременная женщина становится эгоисткой. Часами напролет Маринка разговаривала с малышом, слушала музыку, пела, гладя себя по животу. Мысленно называла ребеночка Наташкой. Все тяготы беременности она переносила стойко, мечтая о том дне, когда на свет появится ее малышка. О том, что будет дальше, она старалась не думать.

Роды протекали тяжело. Маринка была настолько слаба, что в какой-то момент врачи испугались, что потеряют и мать, и ребенка. Но кесарево сечение сделало свое дело: Голубеву с сыном спасли. Ребеночек родился маленький и очень слабый, еще несколько дней врачи не давали матери никаких гарантий. Маринка успела несколько минут подержать его в руках до того, как малыша унесли врачи. Он не кричал даже — тихо попискивал и, как ей казалось, не отрываясь смотрел на нее. После этого общения с малышом разочарование, которое в самое сердце поразило Маринку, когда ей сказали, что родился мальчик, сменилось беспричинным восторгом.

— Здравствуй, малыш! А я тебя Наташкой называла…

Потом выяснилось, что у ее мальчика огромные серые глаза — не такие бесцветные щелки, как у Павла Ивановича, и не черные Маринкины вишни. Это были как будто Димкины глаза — большие, глубокие, светлые! Как только Маринка заглянула в них, она сразу своим внутренним чувством поняла, что с ребенком все будет хорошо… И вообще, она обрадовалась ему так, как будто знала его уже сто лет!