Их было всего пятьдесят человек, и на них уже были наведены аркебузы, как вдруг перед ними, подняв на дыбы свою белую лошадь, предстал всадник со шпагой наголо.

Это был Лесдигьер.

— Запрещаю вам трогать принца крови! — закричал он. — Он мой пленник, и отныне я отвечаю за его жизнь. Кто ослушается, будет тотчас убит на месте за невыполнение военного приказа!

Его гвардейцы встали у него за спиной, готовые по первому же знаку своего командира любого разорвать на куски.

— А с этими что делать? — спросил один из аркебузиров, указывая дулом ружья на окруживших Конде гугенотов.

— Пусть убираются, они уже не смогут причинить нам вреда, — и капитан, незаметно подмигнув Генриху Наваррскому и юному Конде, зычно крикнул: — Отправляйтесь по домам и не смейте больше подымать оружие против вашего короля! В случае неповиновения вы будете убиты, ваши дома сожжены, а семьи безжалостно истреблены. Это говорю вам я, капитан гвардии его величества Франсуа де Лесдигьер!

Гугеноты под недовольный ропот католиков с трудом разорвали кольцо, посовещались и затем, дав шпоры своим скакунам, исчезли в ближайшей роще. Только Генрих Конде остался подле своего отца.

Во время этой сцены Лесдигьер потихоньку шепнул своим гвардейцам, тем немногим, что были склонны к Реформации:

— Сейчас здесь будет герцог Анжуйский. Если что-нибудь случится с отцом этого юноши, — он повел головой в сторону Конде, — немедленно хватайте юного принца и уезжайте с ним в Ла Рошель или Коньяк. Дорога туда свободна. Я вышлю за вами погоню, но она не будет слишком торопиться.

Потом Лесдигьер подошел к принцу, вдвоем с его сыном он помог ему подняться. Конде был бледен, по его лицу с крупными каплями пота на лбу было видно, каких неимоверных усилий стоило ему держаться на ногах. Лесдигьер поддерживал его под руку.

— Как вы здесь оказались, мсье? — вполголоса спросил Конде. — Черт возьми, вы всегда появляетесь в нужное время.

— Вам ведь известно, монсеньор, что теперь я католик, а значит, мой долг — быть в королевской армии… и одновременно возле вас, — так же тихо ответил Лесдигьер.

— Как бы там ни было, я опять у вас в неоплатном долгу, ведь вы снова спасли мне жизнь. Боюсь, что теперь мне с вами не рассчитаться, а потому с сожалением думаю о смерти.

— Я спасу вас, монсиньор, но и вы берегите себя. Я говорю это как ваш брат по партии, ибо католик я по принуждению, но по убеждениям остаюсь протестантом.

— Я знаю об этом, Лесдигьер. Вы были и всегда останетесь одним из моих друзей. Я, в свою очередь, в любое время к вашим услугам. А теперь выполняйте свой долг, но помните, что, убивая гугенотов, вы пускаете кровь французской нации.

— Монсиньор, я никогда не поднимал руки на гугенота, во всяком случае, никого не убивал. Больше того, видя, как ваша партия претерпевает гонения, я испытываю сильное желание вернуться к вам и иметь возможность погибнуть в бою как протестант, закрыв вас или адмирала своей грудью. Не знаю, что меня удерживает до сих пор от этого шага.

— Поберегите свою грудь, капитан, она еще пригодится вам, ибо в ней бьется сердце истинного патриота. Но, как только вы вновь станете нашим, приходите ко мне, и я заключу вас в свои объятия, если, конечно, мне удастся выкарабкаться.

— Господин Лесдигьер, — произнес юный Конде, стоявший по другую руку отца и слышавший весь разговор, — я даю вам клятву, что отныне вы будете в числе моих лучших друзей. Я говорю так, зная, что отец никогда не стал бы так разговаривать с человеком, к которому не испытывает дружеских чувств.

— Весьма польщен вашим доверием и вниманием к моей особе и всегда готов предоставить себя в ваше распоряжение, принц, — слегка наклонил голову в ответ Лесдигьер. — Я говорю так, потому что мне не случалось еще видеть такую любовь к себе со стороны особ королевской крови, хотя королева-мать и уверяет, что любит меня как сына, а король — как брата.

Конде нахмурился:

— Берегитесь, нет ничего лживее этих слов.

— Об этом же предупреждал меня Крийон, ныне один из моих друзей.

— Дорожите его дружбой, он искренний и честный солдат и исполняет свой долг независимо от того, кто будет на троне: католик или протестант. Он с таким же успехом будет служить королю Людовику XIII, — вы знаете, что именно так меня называют, — как сейчас служит Карлу IX. Он — страж королей.

— Я знаю об этом, его убеждения мне симпатичны, и мы схожи с ним в этом, хотя я и не считаю своим хозяином короля.

— Кого же?

— Вы ведь знаете, я служу маршалу Монморанси.

— Но он служит королю.

— Он служит Франции.

— Значит, у короля другие побуждения?

Конде кивнул, хотел переступить с ноги на ногу, но, почувствовав острую боль, только горько усмехнулся. Потом посмотрел в сторону моря, туда, где была Ла Рошель:

— Жаль, что некому разбить этого подонка Анжу; я пощадил его, а теперь расплачиваюсь за свою глупость…

— Как! Самого Месье? И вы его отпустили?! Что вы наделали!

— Он дал мне честное слово дворянина, что уберется отсюда… Но гаденыш обхитрил меня.

Едва он успел это произнести, как показался Генрих Анжуйский в окружении своих слуг, оруженосцев и остальной части войска.

— Что здесь происходит? — спросил он, выезжая вперед и обращаясь к Лесдигьеру как к старшему по званию.

— Монсеньор, — ответил капитан, — мы только что взяли в плен его высочество принца Конде. Позвольте мне лично с моими гвардейцами сопровождать его по дороге в Париж.

— Вот как? — блаженно осклабился Месье, — Браво, капитан, хвалю вас. Но куда же подевались остальные гугеноты?

— Они разбиты и почти все полегли. Удалось спастись лишь нескольким, мы не стали их преследовать.

— Ну, что вы теперь скажете, дядя? — криво усмехнулся Анжу, свысока глядя на Конде. — Какие вы теперь поставите мне условия?

— А ты, как видно, уже успел собрать войско, дорогой племянничек, в то время как я, заручившись твоим честным словом, оставил в живых тебя и твоих людей, — дерзко ответил Конде.

— На войне все средства хороши, — парировал брат короля, — если они служат достижению цели и победе над врагом.

— Даже такой низкой победе, которую ты купил, запятнав свою дворянскую честь?

— Полно вам, дорогой дядюшка, вздор молоть! Умейте признать свое поражение, если проиграли. Теперь вы у меня в плену, и укоротите свой язык, иначе здорово навредите вашей шее. Видите, теперь пришла моя очередь диктовать вам свои условия. — Он подъехал к принцу и с издевательской улыбкой медленно поднес острие шпаги к его горлу.

— Да ведь ты дал мне слово! — не выдержал Конде и рванулся вперед, но его удержал Лесдигьер.

— Это верно, — протянул Генрих, — но что значит слово, если у тебя его вырывают силой, приставив к горлу клинок? Что же мне было делать, коли я хотел сохранить свою жизнь? Вот я не буду брать с вас никакого слова, я просто проткну вас шпагой, и вы останетесь лежать здесь и ждать, пока вороны выклюют вам глаза. Вы слишком хлопотный и опасный враг, дорогой дядя, чтобы оставлять вас в живых.