А она приговорила его. Он был в этом уверен. И эта поездка должна была оказаться последней в его жизни.

* * *

Ехали «на показ» все в том же «уазике», только на этот раз Дема был один в клетке. Как птичка. А конвойных было, как всегда, двое, и это вселяло в Демида надежду – если чертова баба решила пристрелить его, то, может быть, не будет это делать при свидетелях.

Ехали к Демиду в деревню. Там, в подвале большого бревенчатого дома, срубленного еще дедом Демида, находилось то, что интересовало Ольгу Игоревну Фоминых.

Приехали. Высадили Демида на лужайке перед домом – в наручниках, с сопровождением конвойных – красота! Любопытный народ высыпал посмотреть. Леха, сосед, крикнул через забор: «Чё случилось-то, Дем?» Дема хотел ответить, пошутить что-нибудь, но как-то не шутилось. Звякнул кандалами за спиной и пошел к дому.

Замок был на месте. Ключи Демиду выдали. Бумажник с деньгами и документами, правда, пока зажали... Дема долго возился с ключом – неудобно было в наручниках. Сопровождающие сопели за спиной. Наконец отомкнул ларчик. Вошли внутрь.

– Вот мои хоромы, – сказал Дема. – Может, чайку?

– Хватит! – Фоминых просто сгорала от нетерпения. – Весь день чаи гоняете, Коробов. Где там ваша аппаратура?

– А мы такие, зеки. Любим, понимаешь, чифирку попить. Нам ведь водочки не положено, начальник. А линия? Покажу сейчас. Сами убедитесь, что никаких собак на ней вырастить невозможно. Ошибочка у вас вышла. Убедитесь вот и отпустите меня с миром, Ольга Игоревна. Вот, сюда пройдемте...

Бормотал что-то успокоительное Демид, приговаривал, время тянул. А сам смотрел цепко на Фоминых, на битюгов ее, решал – сейчас его кончать будут или подождут маленько? Да нет, рано еще. Сперва он линию свою должен показать. Да и народу на улице много. Ошибся он, наверное, сегодня его убивать не будут. Неудобное для этого и время, и место.

А может, потом, по пути назад? Где-нибудь в лесочке?

– Браслетки-то снимите, а? Несподручно в этих железках в подвал лезть. Упаду еще.

Фоминых, как ни странно, молча подошла, ключиком щелкнула, сняла один наручник. Так они и остались болтаться на одной руке. Неудобно, конечно, да все же лучше. Хоть перекреститься можно, в случае неприятностей.

Дема опустился на колени, поднял люк пола. Щелкнул выключателем.

– Ничего себе! – Один из конвойных присвистнул. – Да у тебя тут целая лаборатория!..

Да, конечно, подвалом это можно было назвать с натяжкой. Целый подземный этаж. Они спустились по лестнице – прочной широкой лестнице, даже с перилами, и остановились перед мощной металлической дверью.

Дверь была приоткрыта.

– Ну, что вы встали? – Фоминых раздраженно смотрела на Демида, который стоял с ошарашенным видом. – Пойдемте туда.

– Подождите! – Дема начал приходить в себя, соображать. – Там кто-то был... А может, и сейчас есть. Дверь открыта. А я ее запирал. Я всегда запираю ее.

– Ой, Коробов, кончайте свои фокусы. – В руках У Фоминых откуда-то появилась видеокамера, она уже снимала Демида и все, что его окружало. – Показывайте свою лабораторию. Идет съемка.

– Слышь, браток, – сказал Дема вполголоса одному из ментов. – Она не понимает. Я говорю, лазил кто-то сюда. А тут замок – высшего класса! Чтоб так его открыть, не сломав ничего, – это каким специалистом быть нужно? Ты это, браток, иди первым. Я боюсь. Пистолетик вперед выстави. Вдруг там сидит кто? Выключатель справа.

Парень, похоже, даже обрадовался такому приключению. Красиво, как в кино, пошел по стеночке, пистолет в вытянутой руке, весь, как струна, напряженный. Дема вырубил бы такого супермена одним ударом, прячься он в комнате. Да ладно, пусть поиграется. Сегодня его день.

Люминесцентный синий свет вспыхнул и осветил лабораторию. Дема даже зажмурился. Не от света зажмурился. От ужаса. Никогда не видел он такого в своей лаборатории; в святилище, куда вход посторонним был строго запрещен.

Кто-то похозяйничал здесь. Причем похозяйничал со знанием дела. Инкубационная линия, которая была отключена Демидом много месяцев назад, теперь работала на всю катушку. Только производила она совсем не то, что Демид ожидал увидеть.

Огонечки на пульте ровно горели – красные, синие, желтые. Осциллограф вычерчивал зеленую кривую с наглой самоуверенностью. Голубоватая жидкость пульсировала по прозрачным трубкам – туда-сюда, и черная гофрированная гармошка сдувалась и раздувалась, как живая, – дышала, нагнетала кислород. На стеллаже стояло пять стеклянных резервуаров. Пять больших банок-аквариумов, с наглухо закрытыми черными крышками, к которым было подведено все, что требовалось для выращивания эмбрионов. И эмбрион был в каждой банке. В каждой банке плавал маленький зародыш, длиной с палец, живой, шевелящий крохотными лапками, уже покрытый мокрой шерсткой, еще соединенный пуповиной с подобием плаценты, но уже почти готовый родиться на свет, вдохнуть воздух, пискнуть и стать маленькой, но вполне настоящей собакой.

Все пять эмбрионов были собачьими.

– Так-так, – произнесла Фоминых. – Значит, законсервирована ваша линия? И не может она производить собак-мутантов? Понятно, понятно...

– Господи!!! Да что ж это такое!!! – взвыл Демид отчаянно. – Да кто ж, етить твою мать, подставляет меня так, по всем статьям?! Кто мне кутят сюда понапихал? Черт возьми! У меня и не было никогда собачьих клонов! На кой мне собаки-то, их же не едят! Я ведь выключил здесь все к чертовой матери, даже предохранители унес...

Он бросился к стеллажу, но конвойный перехватил его, заломил руку за спину, притиснул к стене. Фоминых воткнулась глазом в камеру, снимала все подряд. Вид у нее был такой, словно она выиграла в лотерею машину, дачу и поездку на Марс одновременно. Торжествующий вид у нее был.

– Я хочу сделать заявление! – Демид сделал попытку вырваться, но парень заломил руку еще сильнее. – Это все не мое! Все эти щенки в банках – я не знаю, откуда они взялись! Я не знаю, кто тут был в мое отсутствие, но кто-то был. Он взломал мою лабораторию. Каким-то непостижимым мне образом он сумел запустить инкубационную линию и запихнул в инкубаторы эмбрионов собаки. Очевидно, с целью дискредитировать меня. Совершенно очевидно. Эй, товарищ следователь, вы что там снимаете? Вы меня снимайте. Это официальное мое заявление! Я для кого говорю-то?

– Для себя говорите, – бросила Фоминых, не оборачиваясь. – Звук все равно выключен. Так что вы говорите, Коробов. Может, полегче станет.

– Эх, мать!.. – Демид резко присел; вывернулся, перекинул через себя конвойного. – А ну, разойдись! Крысенята чертовы! Развалились у меня тут в банках! Щас я вам устрою кесарево сечение!

Конвойные уже гнались за ним, но он был проворнее, петлял по комнате, бросался из стороны в сторону. Где этот чертов огнетушитель? Тот, кто хозяйничал здесь без него, словно нарочно убрал из комнаты все тяжелое. Ага, вот! Дема схватил увесистый квадратный дисплей-телевизор, поднял его над головой, выдирая провода из гнезд, и с ревом метнул в инкубатор. Банка разлетелась – взорвалась фонтаном, выплеснула все свое содержимое на пол. Двое уже навалились на Демида, связали его узлом, обездвижили, обезножили. Профессионалы, мать их...