– Ни черта не понимаю. – Антонов лежал на траве, курил, пускал дым в голубое небо. – Не очень-то мне хочется влезать в твои дела, и так уже пострадал. С работы выперли. И все-таки интересно мне, с чего вся эта буча началась? Вокруг кого вся эта карусель вертится? Кто тут главный герой? Король Крыс? Или эта стерва, Фоминых?

– Главный герой – я, – сказал Демид. – Я. Меня нужно убить. Любой ценой. Собственно говоря, карх для того и появился, чтобы убить меня. Только он слишком верил в свои силы, этот Король Крыс. Слишком любил поиграть с добычей. Вот и доигрался.

– Ты убил его?

– Убил... Вроде бы убил. А что толку? Сколько раз уж его убивали... Не успел дело до конца довести. Эта гадина, Фоминых, вырвала его труп у меня.

– И что сейчас?

– Не знаю. Может, уже и ожил?

– А Фоминых? Она с какой стати сюда лезет?

– Все с той же. Не получилось у Короля Крыс – так она должна меня добить. У нее не получилось – еще кто-нибудь на Божий свет выплывет. Пока не спишут меня в утиль.

– Она что, не одна?

– Надо думать... Не знаю, что это за организация таинственная, что это за культ такой сатанинский, который пауков на стенах рисует. Только вряд ли Фоминых потянет на единственного исполнителя в этом спектакле. И линию мою не она запустила. Не смогла бы. Да и потрясена она уж очень была, когда увидела щенков этих в банках. Чуть до потолка не подпрыгнула от счастья.

– А эти, двое оперов? Которые с ней были?

– Они ни при чем. Можешь считать, что ты и их жизни спас. Я думаю, она не остановилась бы...

– Сваливай, Дема, – произнес Антонов. – Прячься как следует. Исчезни, и лучше навсегда. Стань другим человеком. Я, конечно, попробую по своим каналам справочки навестит об этой ментовской бабе. Сумеешь раствориться? Это непросто будет. Портрет твой будет теперь на каждом райотделе висеть.

– Попробую. – Демид усмехнулся. – Попробую.

* * *

Где Демид? Что с ним случилось? Лека не знала. Она потеряла связь с ним тогда, когда он сражался с кархом. Кто победил? Жив ли Демид?

Она не знала ничего. Она звонила домой – никто не брал трубку. Она звонила всезнающей соседке – та сообщила, что «не приходит, значит, Дема домой ужо несколько дней, а вот милиция, значит, приезжала, понятых на обыск брала». Она звонила немногочисленным друзьям Демида, и те сказали, что, по слухам, Демида за что-то арестовали, но в милиции упорно отвечают, что такого задержанного у них нет. Она знала, что ей нужно немедленно собираться, и ехать в город, и искать Демида, и звонить адвокату (Какому адвокату? Не было у Демы никогда никакого адвоката), и бить во все колокола. Но она сидела здесь, в деревне. Она боялась ехать.

Она ругала себя. Ругала за предательство. Может быть, Демид там, в городе, отчаянно нуждается в ее помощи? Сто раз собиралась она пойти на автостанцию и взять билет и сесть в автобус. Но что-то внутри ее запрещало ей делать это. «Опасно, – говорило это ЧТО-ТО. – Там опасно, в городе. Тебя там посадят в тюрьму. Тебя там убьют. Ты ничем не сможешь помочь кимверу. Ты только убьешь себя».

Она уже знала, кто такой кимвер. Демид был кимвером. Слово, похожее на «КИЛЛЕР». И она еще не знала, хорошо это или плохо, что Демид оказался кимвером. Она только надеялась, что это поможет ему выжить.

Он и был киллером. Только убивать ему приходилось не людей, а кого-то другого. Нелюдей. Людей он убивать не мог. Не имел права.

Она хотела, чтобы кто-то объяснил ей все это: кто такой Демид, кто такая она, Лека, и кто на них так упорно охотится? Это могли объяснить Лесные. Они много знали, хотя объяснения их были запутанными и невразумительными. Они ДОЛЖНЫ были объяснить. Обязаны. Лека чувствовала, что лесные создания чем-то сродни ей. Они не боялись ее, хотя избегали остальных людей. Более того, в их отношении к себе она чувствовала какой-то жалостливый трепет, такой бывает в отношении к человеку, который когда-то был сильным и богатым, а ныне скатился до полунищенского состояния.

Куда они делись, эти вредные, себе на уме, лесовики? Сейчас, когда ей так нужна помощь, совет, они куда-то пропали. Она даже не чувствовала их присутствия, когда бродила по лесу. Она не ловила, как всегда, их взгляды, замаскированные под дырки в пнях, не слышала их тихих переговоров в шуме листвы, никто не крался у нее за спиной, скрипя сучками-конечностями. Роща словно вымерла. Даже звери и птицы сиротливо примолкли.

Лекаэ... Что значит это имя?

– Лекаэ, – произнесла-выдохнула Лека. Она присела на старый замшелый пень. Холодно было в лесу. Холодно и сыро.

Куст бузины напротив ожил. Он поклонился Леке, махнул ей руками-ветками, тихо шелестяще поздоровался.

Лекаэ. Хорошего солнца тебе, Хаас Лекаэ.

– Привет, – сказала Лека. – Ты кто, куст или еще кто-то?

Это куст. Просто куст. Самого меня ты не видишь. Ты ослабла, Лекаэ. Ты слишком ослабла, когда увидела карха. Ты слабеешь с каждым днем. Человеческое тело трудно носить бесконечно. Ты должна вернуться, Хаас Лекаэ. Снова стать собой.

– Черт возьми! – Лека взорвалась. – Что вы все пугаете меня! Я и так уже запугана – от каждой тени шарахаюсь! Куда я должна вернуться? Что значит имя это – ХААС ЛЕКАЭ? Вы можете объяснить толком? Ну-ка, объясняй быстро, ты, куст задрипанный!

Не горячись. Я для того и послан к тебе, чтобы помочь. Мы приглашаем тебя. Сегодня ночью. Сегодня, когда будет красная луна. Ты должна прийти в Круг. Одна. Без этой одежды. Человечью одежду оставь человекам. Мы дадим тебе новую.

– Какой Круг?

Ты знаешь.

Лека знала это место. Русалочий Круг. Люди туда не ходили. Боялись. И она не ходила. Один раз только видела это странное место издалека. Трудно было его не увидеть. Посреди болота – кочковатого, сизого, уныло хлюпающего пузырями – видна была полянка-возвышение. Как тарелка. Полянка-круг с неожиданно яркой травой, жесткой и невысокой, словно подстриженной газонокосилкой. По периметру Круга росло пять деревьев. Лека не могла рассмотреть издалека, что это были за деревья. Да и не все ли равно? Мало они походили на деревья. Больше походили на людей. Древних древесных гигантов, что стоят здесь с незапамятных времен, с растрескавшейся кожей коры, сцепившись руками-сучьями в круг. Круг, охраняющий тайны, которые никогда не знал человек.

Они видели многое, эти деревья. Они помнили время, когда на этом месте были сочные луга и бродили стада вымерших ныне животных, похожих на теперешних жирафов и антилоп. А потом Создатель вдруг рассердился на Землю, и ледяной ветер задул с севера, выстудил землю, убил теплолюбивых обитателей саванн. Ледники поползли, как тысячекилометровые мертвые слизни, таща с собой гигантские валуны, обдирая безжалостно жесткой подошвой все на своем пути. Они проползли, они ушли, но тепло не вернулось. И вот мрачные пихты качали головами в непроходимом лесу, пытались получить хоть немного тепла от солнца, которое так неохотно показывалось из-за фиолетовых туч. Но жизнь – она ко всему приспосабливается. Появились одетые в рыжие космы добродушные горы-мамонты, овцебыки носились суетливыми стадами, тигры со страшными клыками-кинжалами крались за добычей, и шерстистый носорог —бронированный увалень с красными глазками – прокладывал себе тропу в камыше. А деревья Круга все стояли и смотрели. Они еще юны были – по своим, древесным меркам. Они любовались всякими тварями, они умиротворенно наблюдали, как жизнь бурлит, тянется к теплу, пожирает сама себя, умирает и возрождается снова, никогда не прекращая своего бега.