Обе на время умолкли.

– Матушка Картер… не стану утверждать, будто мне ведомы пути Господни, но знаю: то, что произошло на наших глазах, сотворено дланью Господа, – сказала Абита и сама поняла, что ничуть не кривит душой. – А вам как кажется?

Сара, закусив губу, согласно кивнула и коснулась плеча Абиты.

– Аби… спасибо тебе. Спасибо. Знаю, нелегко тебе это далось. Если тебе хоть что-нибудь… все, что угодно… ты только дай мне знать. Обещай.

– Обещаю, – ответила Абита и двинулась в дорогу.

Миновав въездные ворота, она вышла со двора Картеров, обогнула живую изгородь и нос к носу столкнулась с Анселем Фитчем.

– О Господи! вскрикнула Абита, едва не рухнув в кусты.

– Поздновато ты нынче в Саттоне задержалась, а? – проскрежетал старик. – Что за дела у тебя здесь в этакий час? Должно быть, что-нибудь важное?

– Ты бы лучше не выскакивал из-за кустов навстречу женщине с мушкетом, если пулю схлопотать не желаешь.

Ансель, вмиг ощетинившись, подался к ней, оглядел ее с головы до ног, потянул носом воздух. Выпученные, точно у рака, глаза его сверкали недобрыми искорками, от одежды несло застарелым потом.

Абита шагнула в сторону, однако старик заступил ей путь.

– Я спрашиваю, по каким-таким надобностям ты тут шастаешь?

– А с чего это я должна тебе отвечать?

– И как ты только ходишь по дикой глуши, а ни волки, ни дьяволы тебя не трогают? Чары, небось, какие-нибудь? Мне обо всех твоих нечестивых штучках известно, обо всех твоих гнусных талисманах да амулетиках. У меня на них нюх.

Дико осклабившись, Ансель, к немалому смятению Абиты, вправду принюхался к ней, словно пес.

Абита снова шагнула в сторону, и снова он не позволил его обойти.

– Интересно, что нашему преподобному потребовалось от ведуньи?

– Вот преподобного и спроси.

– Не нравится мне этот… его преподобие, – скривился старик. – Стоит кому на минутку к началу проповедей опоздать – так он сам не свой, а что дьяволы рыщут у самых стен, будто не замечает. Усердия, рвения ему недостает.

С этим Ансель придвинулся ближе, приперев Абиту спиной к живой изгороди.

– Но Ансель не дремлет. Ансель всегда на страже, а пока я на страже, Дьяволу в Саттон ни за что не пробраться. Слышишь, девчонка? Ни за что.

– Поди прочь!

Оттолкнув старика, Абита обогнула его, развернулась и направила на него дуло мушкета.

– Отвяжись от меня немедля!

Ансель Фитч оскалил зубы в недоброй улыбке.

– А ты, Абита Уильямс, тоже бы лучше остереглась. Ансель все видит, а за тобой давно глядит в оба.

Абита, сорвавшись с места, помчалась к воротам.

– Ансель не дремлет! – крикнул старик ей вслед.

Вкатив бочонок по сходням наверх, на настил грузового помоста у черного хода в таверну постоялого двора «Черная Жаба», Уоллес позвонил в колокольчик. Недолгое время спустя изнутри донесся хриплый бас Барри Джонса, дюжего малого, владельца таверны.

– Кто там еще? А-а, никак сам мистер Уильямс к нам пожаловал!

Выйдя на помост, Барри дочиста вытер мясистые ладони передником. Голову хозяина «Черной Жабы» венчала копна вьющихся светло-русых волос, лицо обрамляли клочковатые, нечесаные бакенбарды, а глубоко посаженные живые, бегающие глазки казались вполне под стать его непоседливой натуре: Уоллес даже припомнить не мог, видел ли Барри хоть раз сидящим без дела. Однако самой выдающейся чертой Барри Джонса, бесспорно, были зубы, каждый второй из коих отсутствовал, отчего на людей непривычных его улыбка нагоняла немалую жуть.

– О, погляди-ка, да ты еще и не с пустыми руками!

Нагнувшись, Барри качнул бочонок, прислушался к плеску медовухи внутри.

– Нынче всего один?

– Ага. С медом у нас сейчас туговато.

– Ну, не у вас одних, не у вас одних. Похоже, меда и воска по всей округе нехватка. Добрые восковые свечи – не эта вонючая сальная дрянь – в лавке Сеймура идут по шесть бусин вампума дюжина. С виду вроде бы сумма невелика, но когда у тебя двадцать комнат для проезжающих, того и гляди, на одних свечах разоришься.

Вынув из кармана кошелек, Барри принялся отсчитывать в ладонь Уоллесу перламутровые цилиндрики вампума. Необходимость принимать плату за товар какой-то дребеденью, по сути – индейскими безделушками, Уоллес почитал унизительной, однако другой надежной монеты, кроме точеных бус из ракушек, в колониях не имелось.

Отсчитав пятьдесят бусин, Барри завязал кошелек и спрятал его в карман дублета.

– За бочонок-то нынче по пятьдесят восемь дают, – возразил Уоллес. – Сам знаешь: мед вздорожал.

– Точно, по пятьдесят восемь. За полный, – уточнил Барри, постучав по бочонку Уоллеса. – А этот полным не назовешь.

Уоллес порозовел.

– Ничего подобного!

Однако сам он прекрасно знал, что Барри прав. Мало этого, он сам же разбавил медовуху водой чуть больше, чем следовало, в попытках растянуть скудный запас меда, насколько возможно, и сейчас горько об этом жалел: ведь Барри наверняка заметит подвох, а, заметив подвох, в следующий раз еще срежет цену.

– Давай откроем да глянем?

– Нет… нет, ну его, – сказал Уоллес, старательно пряча смущение за напускной беспечностью. – Наверное, пена осела. Случается, знаешь ли.

– Случается… причем у тебя, Уоллес, как-то на удивление часто, – осклабился Барри, и в улыбке его не чувствовалось ни грана веселья. – Одним словом, хочешь – бери пятьдесят, не хочешь – вези свой бочонок кому другому.

Уоллес скривился, ссыпал вампум в карман, развернулся и направился прочь. Шел он прямиком на хартфордский рынок: там его поджидало действительно важное дело. Проходя мимо прилавков с соломенными корзинами, всевозможной посудой, инструментом, одеждой и прочими товарами, он ни разу не остановился, только порой косил глазом в сторону соблазнительных ароматов сластей, свежей выпечки и грудинки, жарящейся на углях. Искал он не товар – человека. Как уладить дело с Абитой, Уоллес придумал, но тут ему требовалась кое-какая помощь… вроде бы пустяковая, однако в Саттоне о такой не попросишь.

Вскоре он подошел к дальнему краю рынка, к клочку земли, отведенному индейцам-пекотам, торгующим собственным рукодельем и моллюсками. Прилавками им служили около дюжины одеял, расстеленных на траве. За товарами, разложенными поверх одеял, приглядывали женщины: согласно пекотским обычаям, именно женщины занимались торговлей и ведали почти всеми межплеменными денежными делами. Несколько увязавшихся с ними мужчин, вольготно расположившись поодаль, дымили трубками в тени пары дубов.