– Воображаю, что бы они на это ответили, – невесело усмехнулась Абита. – Пуритане считают, что Бог помогает достойным. Судит каждого по делам. Награждает лишь тех, кто Ему истинно предан.

– И исцеляет их? И взращивает их посевы?

– Ну да. Благословляет, окружает заботой.

– Награждает преданных… а что, справедливо. Вот и я так же делаю. По-моему, я во многом похож на Бога Христа.

– Да уж, – хмыкнула Абита. – Вы с ним, можно сказать, как два брата родных.

Самсон задумчиво почесал подбородок.

– Корешок этот… дай-ка взглянуть.

Абита отдала ему находку.

Самсон, смежив веки, поднес корешок к носу, принюхался, сдвинул брови, принюхался вновь.

– Этот запах… возвращает назад. Вижу их, вижу ведуний со снадобьями и чарами… с заговорами и проклятьями… а вот и я, я среди них! Вижу: мои руки на лбу захворавшего!

Открыв глаза, он вновь оглядел корешок.

– Если я смогу исцелить девочку, выходит, я – бог? Не хуже Бога Христа?

– А ты сможешь?

Самсон снова принюхался к корешку, снова закрыл глаза.

– По-моему, способ имеется. Вижу их руки рядом с моими… Вот дальше как-то не слишком понятно, однако, сдается мне, чары творишь ты. Или, может, мы творим их вдвоем? Нет, тоже не так. Ты творишь чары, а волшебство призываешь через меня. Да, да, как с кукурузой! Значит, и об исцелении девочки меня ты должна попросить.

С этим Самсон вернул корешок Абите, и Абита подняла на него растерянный взгляд.

– Но как это сделать?

Самсон пожал плечами.

– Наверное, точно так же, как просишь Бога Христа о благословении.

Поразмыслив, Абита отложила корень и нож в сторонку.

– Можно попробовать.

Припав на колено, она молитвенно сложила перед собою руки.

– О великий владыка Самсон, во имя Господа нашего, во имя всего, что свято, прошу: окажи милость, помоги Марте исцелиться от хвори. Аминь.

Оба подождали минутку-другую… но ничего не произошло.

Тогда Абита полезла в карман передника, вынула ожерелье из волосяных колец, под любопытным взглядом Самсона намотала его на запястье и повторила молитву. Ожерелье странно, едва заметно защекотало кожу.

Самсон в изумлении поднял брови.

– Слышишь? Слышишь?

– Что?

– Поют… ведуньи, знахарки – они поют мне, а значит, и ты должна петь!

– Помоги нам, владыка Самсон. Помоги нам, владыка Самсон, Помоги нам владыка Самсон, – послушно затянула Абита.

Однако теперь ей сделалось ясно: судя по опыту с кукурузой, самое главное совсем не в словах. Тут следовало нащупать нечто, таящееся глубоко в ней самой, коснуться его и выпустить на волю. Слова утратили четкость, превратились в напев, проникающий в самое сердце, в самую душу, и вдруг она тоже услышала их – женские голоса, доносящиеся откуда-то из дальней дали. Едва хор голосов обрел ритм, Абита, забыв обо всем постороннем, раскрывшись перед Самсоном, увидела то же, что видел он – туманные, расплывчатые фигуры женщин и их ладони, касающиеся больного.

– А-а! – воскликнул Самсон. – Узнаю, узнаю!

Не тратя времени даром, он отыскал под ногами сук, начертил на земле, среди палой листвы, круг – широкий, просторный, насколько хватило вытянутой руки, а в круг вписал четыре символа, неровных, небрежных, как будто суть заключалась не столько в символах, сколько в самом акте их начертания.

– Вот, – объявил Самсон, отодвинувшись в сторону. – Становись в круг.

Так Абита и сделала.

Самсон подал ей поднятый с земли нож и корешок.

– Теперь нужна твоя кровь.

Абита в ужасе округлила глаза, однако с ритма напева не сбилась.

– Чары – твои… и кровь должна быть твоей. Всего капля-другая. Вот сюда… на корешок.

В голове разом вспыхнули прежние страхи.

– Абита, это мы с тобой должны сделать вместе.

Крепче стиснув в ладони волосяное ожерелье, Абита почувствовала, как Самсон тянется к ней, обнажив перед нею и сердце, и душу. В сердце его не чувствовалось ничего дурного – лишь доброта, лишь страстное желание исцелять.

«Помоги, мать, направь мою руку».

– Впусти меня, – шепнул Самсон.

Абита кивнула, и Самсон вошел в круг, встал рядом. С головою накрытая волной тепла, она позабыла все страхи, раскрылась навстречу, слилась воедино с Самсоном, и вместе они воззвали к волшебной силе, таящейся глубоко в недрах земли. Тут-то она и услышала, как земля нашептывает ее имя.

Подняв корешок на раскрытой ладони, Абита взялась за нож, кольнула палец, а когда кровь собралась в горсти лужицей, изо всех сил сжала кулак, втирая ее в корешок.

Тем временем Самсон дотянулся до силы земли, с натугой потянул ее вверх, наружу. Пробужденная от спячки, сила взвихрилась вокруг, подняла в воздух сухие листья, хлынула в Самсона, отчего серебристые глаза его засверкали огнем. Стоило Самсону стиснуть ладонь Абиты, ток силы устремился в нее.

Исполнившись волшебства, Абита застонала, словно в горячке. Глаза ее закатились под лоб, все тело охватила сильнейшая дрожь. Казалось, еще немного, и ей не выстоять: волшебство одолеет, сокрушит ее, лишит разума, – но нет, натиск Абита выдержала. Подняв корешок над головой, она принялась думать об исцелении, о жизни, о крепком здоровье, вплетать свои помыслы в волшебство, а как только дело пошло на лад, развернула, направила, подтолкнула ток волшебной силы в нужную сторону. Оставив Абиту, волшебство послушно перетекло в корешок. На миг все вокруг озарила яркая вспышка, и в этой вспышке Абита смогла разглядеть их – дюжину женщин, окруживших их с Самсоном кольцом. Все они держались за руки, как в хороводе, лица их были скрыты за длинными распущенными волосами.

Корешок в кулаке встрепенулся, забился пойманной рыбкой. Уронив его наземь, Абита отпрянула прочь и часто, с натугой дыша, рухнула на колени.

Вихрь унялся, и Абита с Самсоном замерли, не сводя глаз с корешка.

Корешок скорчился, засучил отростками, словно ручками да ножками, сделался очень похож на сморщенного карликового человечка. На миг у него появилось крохотное лицо – глаза, нос, рот. Разинув рот, корешок испустил негромкий прерывистый стон, содрогнулся, неспешно свернулся тугим узелком и замер.

– Готово? – выдохнула Абита.

– Готово, – кивнув, подтвердил Самсон.

Едва заглянув домой, Абита вновь, во второй раз за день, вышла к извилистой проселочной дороге – к двум колеям, выбитым в земле колесами повозок, и быстрым шагом двинулась в деревню. Надо было спешить: во-первых, хворь Марты внушала самые худшие опасения, а во-вторых, Абита надеялась воротиться на ферму до темноты. Стоило ей углубиться в лес, вершины высоких деревьев сомкнулись над головой, словно арчатый свод величавого древнего храма, укрыв дорогу густыми, зловещими сумерками.