Мистер Гам закидывает назад голову, иначе ему не видно.Мало-помалу крылья наполняются воздухом и живыми соками. Но они пока ещесложены над спинкой насекомого.

Проходит два часа. Мистер Гам почти неподвижен. Он товключает, то выключает инфракрасный фонарик: ему хочется испытать удивление,увидев, как идет процесс преображения насекомого. Чтобы убить время, он водитлучом фонаря по комнате, высвечивая огромные аквариумы, полные растительногодубильного раствора. На специальных формах и растяжках в аквариумы погруженыего последние приобретения — стоят, словно обломки классических статуй подзелеными водами моря. Луч фонаря скользит по оцинкованному рабочему столу сметаллическим подголовником и стоком, по подъемному устройству над столом. Устены — длинные промышленные раковины-ванны. Сквозь светофильтры все видитсязеленым, призрачным в луче инфракрасного света. Трепет крыльев,фосфоресцирующее свечение, словно хвосты крохотных комет: ночные бабочки всвободном полете в темной комнате.

Он переводит луч фонаря на клетку — самое время. Крыльяогромного насекомого расправлены над спинкой, скрывая и искажая характерныеотметины. Но вот бабочка опускает крылья, словно плащом окутывая тело, изнаменитый узор ясно виден. Человеческий череп, чудесным образом изображенныйна мохнатых чешуйках, смотрит оттуда дырами глазниц. Черные дыры под затененнымкуполом черепа, над широкими скулами. Под скулами темная полоса, словно кляп,закрывший рот, сразу над нижней челюстью. Череп опирается на пятно, формойнапоминающее верхнюю часть человеческого таза.

Череп над тазовыми костями, изображенный на спине ночнойбабочки по капризу природы.

Мистер Гам ощущает необычайное удовольствие и легкость. Оннаклоняется к клетке и дует, чтобы теплый воздух коснулся бабочки. Онаприподнимает заостренный хоботок и издает сердитый резкий звук.

Мистер Гам тихонько выходит в помещение с тайником, освещаясебе путь фонариком. Он дышит открытым ртом, чтобы дыхание не было слишкомгромким. Он вовсе не желает, чтобы шум из колодца нарушил его прекрасноенастроение. Линзы его очков на выступающих тубусах похожи на выдвинутые впередглаза краба. Мистер Гам понимает, что выглядит не слишком привлекательно в этихочках, но в них так весело играть в подвальные игры, он с их помощью провел втемном подвале немало приятных часов.

Он наклоняется и освещает колодец только ему видимым светом.

Материал лежит на боку, свернувшись улиткой. Кажется, спит.Туалетное ведро стоит рядом. На этот раз дура не оборвала веревку, по-глупомупытаясь взобраться по гладким стенам. Во сне она накрыла лицо углом матраса исосет палец.

Разглядывая Кэтрин, водя фонариком взад и вперед по ее телу,мистер Гам готовит себя к решению очень важных проблем.

Человеческая кожа дьявольски трудна для обработки, если кней предъявлять такие высокие требования, как у мистера Гама. Нужно принятьпринципиальные решения, и первое из них — где вшить молнию.

Он скользит лучом вдоль спины Кэтрин. В нормальных условияхон поместил бы застежку на спине, но тогда как ему натянуть это на себя водиночку? Это ведь совсем не тот случай, когда можно попросить кого-нибудьпомочь, хотя мысль об этом ужасно увлекательна. Он знает такие места, такиекомпании, где его труды вызвали бы восхищение… яхты, на которых он мог быпокрасоваться… Но с этим надо подождать. Надо делать такие вещи, с которымиможно сладить в одиночку. Резать перед по центру — просто святотатство, этумысль он сразу же выбросил из головы.

Мистер Гам не может судить о качестве кожи Кэтрин винфракрасном луче, но ему кажется — она похудела. По-видимому, она как разсидела на диете, когда попала к нему.

По опыту он знал, что нужно выждать дня четыре, а то инеделю, прежде чем снимать кожу. Быстрая потеря веса делает кожу не так плотнонатянутой, ее тогда легче снять. Вдобавок голодание лишает материал сил, иуправляться с ним тогда много легче. Он становится более покладистым. Анекоторые впадают в тупую покорность. В то же время надо их все-таки как-топодкармливать, чтобы избежать приступов отчаяния и истерик, а то еще кожа можетоказаться попорченной.

Материал явно потерял в весе. На этот раз ему попалсясовершенно особый, очень существенный для его планов материал, терпения нехватит долго ждать. Да и незачем. Завтра днем он займется этим. Или завтравечером. В крайнем случае — послезавтра. Скоро.

Клэрис Старлинг сразу узнала указатель на «ВиллыСтоунхиндж»: его столько раз показывали в телевизионных программах. Дома этогожилого комплекса в восточной части Мемфиса — и многоквартирные, и небольшие, наодну семью, — буквой «П» обнимали огромную автомобильную стоянку.

Старлинг поставила арендованный в Мемфисе «шевроле»посередине стоянки. Здесь, в этом районе, обитали хорошо оплачиваемые рабочие итехники, мелкие управленцы, об этом свидетельствовали марки стоявших здесьавтомобилей. Автоприцепы для отдыха в выходные дни, моторные лодки, блистающиефосфоресцирующей краской, были видны повсюду в специальных секциях стоянки.

«Виллы Стоунхиндж» — от орфографической ошибки[64]на указателе ей каждый раз становилось муторно. Дома, должно быть, полны белойплетеной мебели и розоватых ворсистых ковров. На журнальных столиках, подстеклом, — фотографии. На полке — поваренная книга «Обед для двоих» и«Меню из яиц и сыра». Старлинг, чей единственный дом — комната в общежитииАкадемии ФБР, была весьма суровым критиком подобных вещей.

Ей нужно было как следует узнать Кэтрин Бейкер Мартин, аэтот район казался не слишком подходящим местом для дочери сенатора. Старлингпрочла краткую биографическую справку, составленную ФБР; из собранного конторойматериала выходило, что Кэтрин Мартин — способная, но вечно неуспевающаястудентка. Она провалилась при поступлении в Фармингтонский университет,провела два неудачных года в Миддлберийском, а теперь училась в Юго-Западномуниверситете и работала учительницей-практиканткой.

Старлинг легко было вообразить ее погруженной в себя девицейиз школы-пансиона, безразличной и невосприимчивой — из тех, кто не умеетслушать. Старлинг знала, что ей следует быть в этом отношении очень осторожной,не давать воли собственным предубеждениям и предрассудкам. Старлинг тоже отбыласвой срок в нескольких таких школах, живя на стипендию; отметки ее были многолучше, чем одежда. Она знала детей из богатых, но неблагополучных семейств: онипочти никогда не уезжали из школы домой. На многих из них ей было совершеннонаплевать, но мало-помалу она поняла, что невнимание и невосприимчивость бываютиногда сознательно избранным средством защиты от боли и часто невернопонимаются как отсутствие глубины и безразличие ко всему и вся.