пойдет речь. И не ошибся, хотя тот и начал речь издалека. Поинтересовался, хороши ли хлеба, как идет уборка, когда думают управиться.

— Управишься с такими, как твой племянничек, — сердито ответил Егоров.

— Не говори, не говори. Что верно, то верно, — вздохнул Анисим Петрович и разгладил на колене кепку. — Я-то ведь знаю — рабатывал. И ведь что интересно, батька его, мой брат, капли спиртного в рот не брал. И вообще, в нашем роду пьяниц не водилось. А вот Игнатий вышел в этом деле слабым человеком. Ну и то, можно сказать, война повлияла. Отца убили на войне, матери не до него. Кроме него-то, четверо еще. Так где там уследить. Ну и поизбаловался… Был сегодня у меня. Плакал. Очень переживал. Выгнал, говорит, меня Ростислав Иваныч. И теперь, значит, не знает, чего и делать. Хоть, говорит, в петлю полезай. Да ты, говорю, с ума сошел! Да разве можно на себя руки накладывать? А иначе выхода, говорит, нет. Нет, говорю, погоди, я схожу к Ростиславу Иванычу, потолкую…

— Не о чем толковать!

— Так ведь это, конечно, твое дело. Но и петлю, если на себя накинет, тоже не резон. А он такой, однова полез в озеро топиться…

— Чего ж не утопился?

— Залился бы, да мужики были близко. Не позволили. Да, нехорошо для тебя может получиться.

— А это его дело!

— Э, нет, в тебе причина. Вот Ласкин Мишка, сам знаешь, неделю пил, попросил у жены на похмелку, чтоб спокойнее выйти из круга, а она не дала. Так ведь он из-за этого руки на себя наложил. Теперь баба казнится, а что проку. Человека-то нет. Не знаю, смотри сам, тебе виднее. Но только и то скажу, что такого в нашем колхозе еще не бывало, чтоб исключали за пьянство. Пьяный проспится, дурак никогда. Умными людьми это сказано.

— Эх, Анисим Петрович, ведь я же вижу, к чему ты гнешь. Чтоб не исключал? Но пойми. Как же дальше работать с человеком, если нет в нем уверенности? Планы-то выполнять надо? Или мне всех больше нужно? Ну не будет меня, другой придет. Ему, что ли, всех больше будет нужно? Почему в общем деле должен кто-то один отвечать?

— Так ведь ты поставлен, ты и в ответе. Силком тебя не заставляли, сам поехал.

— Но вы же меня выбрали.

— Ну, выбрали. Привезли, так и выбрали. А вот насчет Игнашки, не пожалел ты человека.

— Сам себя он не жалеет.

— Ну, это его дело. А твое дело особое. И еще что тебе скажу: нехорошо молодому мужику жить без бабы.

— Все?

— Все.

— Спасибо тебе, ветеран колхозного строительства. Только знай: когда колхоз окончательно завалится, ты тоже будешь в ответе.

— А мы всегда в ответе. А насчет Игнашки подумай. Местные тебе не простят, если он на себя руки наложит. А он может совершить такое, потому как очень в расстроенных чувствах.

Он ушел, оставив в некотором смятении Егорова. «Припугивает, — думал он, — навряд ли Сиплин повесится, но ведь черт его знает, что пьяному взбредет в башку… Местные не простят. Вот в этом можно не сомневаться. Не простят. Своей жизнью живут, и законы у них свои, и порядки свои». И ему припомнилось, как по весне приехал из райцентра инспектор по рыбнадзору и накрыл у местных сети. Вытащил их на берег. Спросил: «Чьи?» Старики стояли и молча глядели на свои сети. «Сожгу, если не признаетесь!» Не признались. Облил бензином и сжег. «Дураков нашел, — говорили потом старики, — он ведь чего — он штраф хотел с нас взять, а сети все равно бы не отдал. Шустер больно, да и мы не в дровах найдены. А на эти пятнадцать рублев, какие бы взял штрафу с каждого, купим капрону и не такие еще за зиму свяжем. Только уж похитрее будем ставить. Без поплавка. Так что спасибо за науку».

«Да-да, в законах одно, а на практике другое», — продолжал думать Егоров. Только теперь, став председателем колхоза, начал он постигать истинную сущность некоторых людей. Постоянно натыкался на безмолвное сопротивление. Многие делали то, что нужно, лишь по обязанности. Не было того рвения, какое владело им. Вечная проблема начальника и подчиненных. Поначалу он порывался к ним, призывал к единству усилий, чтобы сделать хозяйство крепким, богатым, и каждый раз встречал равнодушное безмолвие.

«Ну, ладно, — думал он тогда, — надо не словами, а делом. Слов было много, потому они и обесценились. А вот доказать делом, тогда другой разговор. Но как доказать? Один-то не докажешь… И все-таки у тебя все есть, Егоров. Есть время, есть земля, и есть люди, и есть техника. И главное — есть неистребимое желание работать. У тебя все есть, Егоров!» Ему нравилось вот так, как бы со стороны, обращаться к себе. И это помогало, придавало сил и уверенности. Он засыпал с этой мыслью и просыпался, повторяя ее, как формулу, как закон, как истину!

Открылась дверь, и в ее раме встал, освещенный солнцем, сынишка.

— Коля! — радостно воскликнул Егоров. — Ах, молодец, что приехал! Но как ты добрался один-то, а? — Он подбежал к нему, присел на корточки, чтобы заглянуть сыну в глаза, — увидал их, светящиеся, радостные, озорные, и сразу на сердце стало легко и куда-то далеко отодвинулись все неприятности.

Зазвонил телефон.

— Это я, Клязьмин, — донесся голос участкового, — ты прав, Сиплин ни при чем. И это не твоих ребят дело. Это Карпов из Колосовиц. Говорят, что он еще и сено у вас украл. Мы его задержали. Так что все в порядке. О чем и ставлю тебя в известность.

— Но хоть доработать сегодняшний день дадите?

— Нет. Прямо с поля сняли. Поэтому и звоню. Пока не выясним, кто таков, будет у нас.

— Понятно, — ответил Егоров и тут же набрал телефон механика. — Степан Васильевич, на седьмом поле комбайн без присмотра. Проследи, чтобы ночью не раскурочили. Да по пути зайди к Сиплину. Ну да, к Геннадию, а черт, к Игнатию! И скажи ему, чтобы с