освободилась вчера около одиннадцати вечера. Ну, куда я могла ехать так поздно. Я боялась, что ты уже спал или собираешься ложиться.

— Да, я лег в десять вечера.

— Самое обидное, что я полдня проторчала зря, не дождавшись, кого нужно. Сегодня мне надо ехать опять туда. Саня…

— Заедешь опять вечером, — съязвил я.

— Лучше я не буду обещать тебе. Но постараюсь обязательно.

— Хорошо, Наталья, до вечера.

Откуда у меня эта книга? Я раскрываю вытертую почти обложку. На белом титульном листе заглавие: Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих». Может, хозяйкина? Я сажусь к столу и от нечего делать, впереди целый день, читаю начало. Оказывается, романа. Вступление занудное, и я бросаю читать Сомерсета Моэма. Слоняюсь из угла в угол. Благо, что недалеко… Вспоминаю, что надо поесть. Иду в подвальчик, где мы с ней часто бывали, и что-то ем. Не замечая что и только думая о ней. Какие же пустые и тоскливые дни становятся без нее. Какими же тоскливыми они станут, когда ее не будет совсем?

Возвращаюсь домой, немного погуляв.

Времени тикает только половина первого. Сколько ждать еще! Я ей завидую, она занята. Раскрываю опять книгу, пытаюсь вчитаться, какая-то занудная мура. Этот хромой мальчик, не знает в жизни, куда сунуться, и все у него как-то странно складывается. Сам, что ли, Моэм был такой? (Тогда бы уж не писал.) Писатели любят о себе писать. Прямо такие они герои, такие герои, только о них и читай. В конце концов книжка мне до тошноты надоела, и, раздевшись, я лег под одеяло. И стал засыпать.

Проснулся я от чьих-то громких шагов в коридоре. Потом сразу понял, что она так идти не могла. Кто-то ходил на кухню, потом обратно. Наверно, кончилась работа, догадался я. Сколько же времени? Я застыл и стал прислушиваться. Через какое-то время радио протикало полвосьмого. Вот она и приедет скоро. Позже некуда, не заедет же она, на самом деле, на полчаса. А ей еще домой надо возвращаться.

Я радостно вскочил, быстро оделся и, умывшись ледяной водой, сел ждать ее.

Раздались шаги. Я вскочил и с полной уверенностью открыл дверь. Мимо шла женщина, которая сначала замерла, так как дверь резко открылась, потом с интересом посмотрела на меня и прошла дальше.

Я с разочарованием закрыл дверь. Все, больше не буду открывать, пока она не придет и не постучит. Что я, мальчик, что ли, на побегушках.

Прошло еще полчаса, потом еще. Я слышал тикающие сигналы радио, чьи-то идущие шаги, все время казалось, что она, но шаги проходили мимо, не останавливались и не стучали у двери, за которой сидел я. Пробило десять вечера, я не хотел больше ждать, я уверял себя, что она не приедет сегодня вечером, и все-таки ждал. Я ненавидел это, и себя за это, — вздрагивать при каждом шорохе и наполняться надеждой при мысли, что это, наконец, она, забывая все обидные и злые слова, которые закипали во мне от ожидания.

Еще через час я понял, что она не приедет сегодня. Мне стало страшно и тревожно. Что же с ней? Второй день она обещает, не приезжая. Ей не хочется видеть меня? Тогда бы она прямо сказала, зачем скрывать. Она прекрасно знает, что я не позвоню ей никогда, если произойдет то, что произойдет. Скорее всего, она просто занята и утром все разъяснится. Протекало двенадцать ночи. Я перестал прислушиваться к шагам, их больше не раздавалось.

Раскрыл книгу на заложенном месте и начал читать снова эту галиматью, «Бремя страстей человеческих». Никакого там бремени я не видел, страстей и подавно. Спать мне не хотелось, и я сидел очень долго, до одурения долго, читая. Ставни всегда закрыты в этой келье, и я решил выйти на улицу, чтобы увидеть хотя бы, какое время суток сейчас, утро, ночь, рассвет или прочее. На улице было давно светло. Я прошел пол-улицы до ближайшего столба с часами и увидел, что полпятого. Итак, ждать оставалось четыре с половиной часа. Я побрел обратно к дому. Улицы были тихи, чисты и пустынны. Как будто в умершем городе. Ни одного человека, ни одной живой души. Мне очень понравилось. Страшно не хотелось возвращаться в свою кладовку (без нее она мне казалась еще хуже) и садиться опять за эту мерзкую книгу. Но так было легче коротать время. Я сел. Через определенный промежуток времени стали ходить ноги, ставить чайники, фыркать, мыться в кухне и делать прочие утренние процедуры. Человек странно мало делает ненужного, когда собирается на работу. Зато потом, в течение дня, он с лихвой восполняет свой редкий утренний рационализм. Соседка, у которой включено радио, включила его, как всегда, в семь утра. Я, не понимая, читал, водя глазами по строке. Потом стало тикать семь тридцать, восемь, восемь тридцать — все это я пережил, перетерпел, переждал. Протекало девять.

— Что случилось, Наталья?

— Ничего, — голос холодный у нее.

— Но ты обещала приехать и…

— У меня есть еще другие дела, помимо приездов.

Меня неприятно резанула эта фраза, вонзившаяся в меня.

— Угу… Ну хорошо. Если тебе больше нечего сказать…

— Санечка, не обижайся. Сразу. Хорошо, я приеду сегодня в пять, как освобожусь, и мы с тобой обо всем, обо всем поговорим.

Я не понимал, почему в пять, почему я опять должен ждать целый день, третий день. Когда каждый час невыносим без нее, сводит с ума, и чем больше часов, тем больше сводит.

Я молчал.

— Тебе что-нибудь привезти?

— Да, два яблока. Я не хочу выходить из дому, буду ждать тебя.

— Хорошо, Санечка, только не обижайся, пожалуйста. И не жди так.

Я повесил трубку, не дожидаясь ее щелчка. Почему я так сказал, сам себя начинаю ставить на ступень ниже, в какое-то подчинение: буду ждать. И самое неприятное, я ведь это сказал перестраховываясь, чтобы она наверняка приехала, не сможет же она не приехать, если я буду ждать. А мне нужно только ее увидеть… Я не могу удержать ее по телефону, я ненавижу телефон.

Голова моя касается подушки и проваливается в какой-то нехороший сон.

Новости по радио кончились, и дикторша объявляет десять минут шестого. Значит, она вот-вот приедет, как всегда, опаздывает. Господи, я не видел ее три дня!

Ее нет ни через полчаса, ни через час. Мне закрадывается в душу страх: она опять не приедет. Но больше не позвоню, больше не унижусь я. И она никогда не приедет, если не приехала эти три дня, то она не