– Наверное.

Разговор стал совсем неудобным.

– Если тебе нужно кольцо…

– Не мне, – перебил отец. – Тебе! Как законному наследнику. Сядь и послушай.

Антон Сергеевич очень рано понял, что женщинам доверять нельзя. Пожалуй, в детском саду, где ему случалось задерживаться дольше остальных. Детей забирали родители, когда отцы, когда матери, порою – бабушки или дедушки… а за Антоном никто не приходил.

Воспитательница злилась. У нее тоже были собственные важные дела, в которые никак не вписывался детский сад номер девять, Антон и это ожидание – когда же его заберут. Открыв окно – она надеялась, что Антон простудится и хотя бы пару дней просидит дома, – она курила, а его словно бы и не видела.

Это было странно: видеть, как она меняется, когда все уходят. Исчезала улыбка. Губы кривились, на лице возникала нервная злая гримаса.

– И где они опять? – спрашивала она Антона.

Тот тихо сидел в углу.

Было скучно. Игрушки трогать – нельзя. И рисовать нельзя. Писать тоже. А читать сказку для него одного воспитательница не будет. Ей вообще уже дома быть пора…

– Вы опять опоздали, – визгливым голосом произносила она, когда кто-то из родителей все же появлялся. Обычно – мама. Она не обнимала Антона, как это делали другие матери, она была раздражена из-за необходимости отвлекаться от собственных важных дел ради него.

– Отпустили бы его домой. Мы близко живем. – Мама заставляла его быстро одеваться. Она вообще всегда спешила. И это было неудобно, особенно зимой, когда на Антона напяливали тяжеленную шубу. В такой не побегаешь. Он быстро уставал. Начинал хныкать.

Мама злилась.

– Прекрати! – Ее окрики были хуже пощечин, Антону казалось, что все вокруг оборачиваются на них и видят ее – красивую, легкую, в заграничном пальто с меховым воротником, и его, такого бесполезного, мешающего ей. – Ты уже взрослый. И веди себя соответственно!

Когда возвращался из командировок отец, становилось легче. Он приходил в сад вовремя и с воспитательницей о чем-то разговаривал, после этих разговоров она становилась доброй и даже гладила Антона по голове. Или причиной этой доброты были не разговоры, но те яркие коробочки, которые папа отдавал ей?

– Женщины – те же сороки, – сказал он как-то, – любят все яркое, блестящее. И лаской от них многого добиться можно…

…Но отец ошибался. Он был ласков с мамой, а она сбежала.

В тот раз отец вновь уехал в командировку, на неделю или две. И Антон приготовился к ожиданию, он даже сразу попросил отпустить его домой, и воспитательница, вздохнув, спросила:

– Опять с ней остался?

– Ага.

Мать она не называла по имени и, как Антону чудилось, презирала ее за такую необязательность.

– Не имею права, – сказала воспитательница. – Давай посидим.

Сидели они долго. Дольше обычного. Осень была, и дождь, который шелестел за окном. На подоконнике собиралась лужа, и воспитательница вытирала ее тряпкой. Антону же она доверила регулярно относить тряпку в туалет и отжимать ее. Он старался. Все же какое-то занятие.

Смеркалось.

Когда за окном стало совсем темно, а сигареты закончились, воспитательница не выдержала.

– Ну все, с меня хватит!

Только домой Антона, как он на то надеялся, она не отпустила. Жаль. Идти ведь недалеко. Через двор. Потом еще дорога перед магазином, но там есть светофор, и Антон знает правила: зеленый – иди, а горит красный – стой и жди. У него и ключ от дома имеется, висит на веревочке. Мама утром дала.

Воспитательница вызвала милиционера. И долго со злостью что-то втолковывала ему. Антон испугался, что его заберут в детский дом, и приготовился заплакать, но милиционер, присев на корточки, протянул ему руку:

– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Можешь называть меня дядя Слава.

– Антон.

– Пойдем, Антон. Я провожу тебя домой. Не реви. Мужики ведь не ревут.

Антон и не собирался реветь. Они шли вдвоем, он крепко держал милиционера за руку, представляя, что идет с папой. Тем более что у папы тоже форма и погоны, и вообще, он надежный и, когда в городе, не опаздывает в сад.

Мамы дома не было. Милиционер звонил-звонил в дверь, а потом позволил Антону открыть ее. Зашел первым. Включил свет.

– Эй, – крикнул он. – Есть кто дома?

Никого. И ничего. Антон сразу заметил, что мамины нарядные сапоги пропали и еще – шапка ее норковая, которую ей папа подарил. Почему-то он подумал, что мама о нем вспомнила и побежала в садик…

– Подождем? – предложил ему дядя Слава. – Ты есть хочешь? Может, я чай заварю?

Антон сам умел делать чай и бутерброды тоже. И макароны греть. И еще яйца жарить. В холодильнике наверняка есть творог и варенье.

– Молодец, – похвалил его дядя Слава.

Он взял со стола конверт – откуда бы ему там взяться? – и спросил:

– Не возражаешь?

Антон не возражал. В конверте – записка. А что было написано в ней, Антон узнал гораздо позже…

– Вот что, друг. – Дядя Слава сделался серьезным. – Такое дело… твоей маме пришлось уехать. Очень срочно. И она написала, чтобы я за тобой присмотрел…

…В детский дом Антона не отправили – папа вернулся через три дня. Он был злой и какой-то потемневший, постаревший. И не привез ему ничего, хотя раньше всегда привозил игрушки…

Зато он сказал Антону правду:

– Мама твоя… – и он добавил слово, которое произносить Антону строго-настрого запрещали. – Бросила нас. Не вернется она!

Антон даже обрадовался. Теперь они будут жить вдвоем. Это ведь замечательно.

Ошибся он.

Очень скоро в квартире появилась женщина, которая ничем не походила на маму. Тетя Валя была крупной, толстой и отдышливой. Она подымалась на пятый этаж медленно, делая остановки на каждом лестничном пролете. Лицо ее при этом наливалось опасной краснотой, на лбу вспухали вены.

Тетя Валя пекла пирожки и приходила в сад вовремя.

– Сиротинушка ты горькая, – жалела она Антона и совала ему в карман конфету.

Еще она очень туго завязывала ему шарф, запрещала по дому ходить без тапочек, но Антон готов был мириться с этим. Ему нравилась тетя Валя. Только и она сбежала.

Не по своей воле.

– Помру я, – этот разговор Антон подслушал. – Уже недолго осталось. Сердце так екает, так екает… найди себе жену.

– Уже была одна.

– Я не про эту посвистуху, прости, Господи. – Бога тетя Валя поминала часто и не к месту. – Я про нормальную бабу говорю, чтоб она за дитем глядела. Да и сам-то ты еще молодой. А эту дрянь – забудь. Я тебе говорила, что не будет от нее толку. Ведьмино отродье! Кровь-то, чай, не водица.