– О, если хоть одна девчонка глянет на меня, как мастер Алан, значит, не совсем уж я и пропащий. Э-э, да что там! Плюну, да и на старости лет подамся в монахи…

По приказу Майсгрейва Анна задержалась на конюшне проследить, чтобы чернецы-конюхи как следует растерли лошадей и задали им овса. Кони были в мыле, и лишь Кумир выглядел так, словно совершил не слишком утомительную прогулку.

«Удивительное животное!» – подумала Анна, любуясь конем. Она стояла, прислонившись к косяку двери, охваченная полудремой от усталости. Старый монах с пушистым седым венчиком вокруг тонзуры мягко взял ее за локоть и провел узким коридором в трапезную, где под низкими сводами уже сидели ее спутники.

Рядом с Анной снова оказался Оливер, и девушке стало не по себе, оттого что она не могла сдержать себя и набросилась на еду, в то время как юноша едва прикасался к пище. Впрочем, остальные с такой же жадностью поглощали кашу, стуча ложками о донца деревянных тарелок. Ратники уже сбросили доспехи, и их прожженная во многих местах, пропахшая дымом одежда напоминала о событиях минувшей ночи. Анна заметила, что у Гарри и у других воинов уже появились чистые повязки с целебными мазями, а Шепелявый Джек, у которого перебинтованы обе ладони, ест, неуклюже держа ложку кончиками пальцев.

И вдруг Оливер, отложив ложку, вытащил из-за пазухи свирель отца и тихонько наиграл на ней резвый мотивчик «Пьяного монаха». Залихватская мелодия прозвучала печально. Свирель словно всплакнула о своем хозяине.

Как по команде, умолк перестук ложек. Повисла тишина. Никто не поднял глаз на Оливера, словно стыдясь своей живой силы, своего жадного желания жить. Коротко вздохнув, Оливер отложил свирель и вышел из комнаты. Минуту спустя за юношей последовал Майсгрейв.

Фрэнк Гонд тяжело выдохнул.

– Оливер рано остался без матери. Старина Бен заменил ему всю семью, упокой, Господи, его добрую душу.

Внезапно глухо прозвучал голос Большого Тома:

– Когда погиб Угрюмый Уили, я сказал, что еще не раз по нашим отпоют отходную.

Его побратим разозлился:

– Я бы на башке твоей отзвонил за упокой! Что ты каркаешь? Можно подумать, что дома в Пограничье мы каждый день не рискуем жизнью. Много таких в Гнезде Орла, кто, служа Майсгрейвам, дожил до седых волос?

– Да нет, – согласился Большой Том. – Служить у хозяев рискованно, зато и почетно.

– И небезвыгодно, – добавил Патрик Лейден. – Своим солдатам сэр Филип платит четыре пенса в день, сюда же еда и кров, да и все то, что возьмешь во время набега.

– А если кто отдает Богу душу, – заметил Шепелявый Джек, – семья не пойдет побираться.

– У Бена был только Оливер, – угрюмо сказал Фрэнк. – Я слышал, как сэр Филип заказал настоятелю три молебна за упокой души Бена Симмела да вдобавок передал монастырю кругленькую сумму, чтобы здешние монахи поминали покойного в молитвах. Хотя то, что сделано, – сделано по Божьему изволению, и Бен, спасая чужое дитя, заслужил прощение грехов и место в раю.

Скрипнула дверь. Вернулся Майсгрейв, и трапеза возобновилась.

После еды стало клонить в сон, и монахи отвели путников в предназначенные им кельи. Анна шла позади всех по узкой галерее, глаза ее слипались, и от усталости она спотыкалась через шаг. Издали доносилось негромкое, протяжное церковное пение. Миновали какую-то приотворенную дверь. В полумраке часовни перед распятием молился Оливер. Анна приблизилась к нему.

– Тебе тоже надо отдохнуть. Побереги себя.

Но юноша только отрицательно помотал головой.

Добравшись до кельи, Анна тщательно вымылась прохладной водой, которую услужливые монахи оставили для путников. Потом надела чистую рубаху и рухнула в постель, обхватив набитую сухой травой подушку, от которой исходил дурманящий дух…

Понимая, что люди бесконечно утомлены, Майсгрейв дал всем поспать подольше, рассчитывая после этого ехать всю ночь. Сам же поднялся раньше других, побеседовал с отцом-настоятелем, расспросил про дорогу, купил у монахов кое-какой снеди и целебных мазей и лишь после этого велел будить отряд.

Сборы были коротки, но с выступлением задержались, решив исповедоваться и получить отпущение грехов у доброго настоятеля.

На дворе снова моросил дождь, ближние поля и рощи были затянуты мглистой пеленой. Уныло, глухо, сыро. С полей тянуло холодным ветром. В такую слякоть не хотелось никуда ехать. Хорошо бы провести время у теплого камелька, в котором весело потрескивают дровишки, попивая подогретый эль! Путники, заходя ненадолго в исповедальню, закутывались в плащи, надевали каски, а затем бежали в конюшню к своим лошадям. Последней исповедовалась Анна, задержавшись дольше остальных. Когда же, получив наконец отпущение грехов, она накинула на плечи свой длинный бобровый плащ и вприпрыжку сбежала по лестнице, отец-настоятель, приоткрыв узкую створку окошка, долго вглядывался в отъезжающих. И хотя он выглядел невозмутимым, священнослужитель был глубоко взволнован исповедью девушки. Подумать только, этот лихой паренек в высоких сапогах с отворотами и арбалетом за плечами – женщина! Добрый настоятель даже перекрестился, когда она, схватившись за луку седла, взвилась в седло и с гиканьем погнала коня вниз по склону холма, догоняя спутников.

Когда отряд спустился к переправе, Филип узнал от мостового стража, что, как он и предполагал, через малое время по их следам примчался отряд, во главе которого находился закованный в броню рыцарь на покрытом клетчатой попоной коне. Этот рыцарь подробно расспросил стражника об отряде Майсгрейва, и тот, как и было велено, отрядил преследователей по кембриджской дороге.

Майсгрейв вознаградил усердие стража и, миновав мост, во главе своего маленького войска направился по дороге в Лестер.

Земля раскисла, и топота копыт не было слышно. Только фырканье коней, шорох дождя да звон доспехов нарушали тишину. Вокруг лежали пустынные поля и луга, где не было видно скота. Над темными хижинами лишь изредка вился дымок. Попадались редкие встречные: странствующий подмастерье с котомкой за плечами, крестьянин на коротконогой с раздутым брюхом лошадке. Опираясь на клюки, брели промокшие до последней нитки ужасающе грязные нищие.

В стороне от дороги внимание Майсгрейва привлекла темная шевелящаяся масса. Он попридержал коня. Воронье сгрудилось над добычей. Филип свистнул. Недовольно каркая, вороны взлетели и опустились на ближайшие деревья. На земле лежало тело старухи с пустыми глазницами и расклеванным лицом.

– Господи помилуй! – рыцарь перекрестился и толкнул шпорой коня.

Воины миновали Лестер в тот час, когда крестьяне заканчивают ужин и отправляются на покой, и, не останавливаясь, поспешили по пустынной дороге дальше – уже на юг. Кони в сумерках разбрызгивали мутные лужи. Из мглы порой словно призраки выплывали то сухая ива у дороги, то силуэт виселицы, то притихшая церковь. Ехали всю ночь, сделав только две короткие остановки, чтобы задать корму лошадям.

Под утро дождь утих. Путники двигались по размытой лесной дороге. Было тихо, только с деревьев со звоном падали капли да всхлипывала грязь под копытами лошадей. Темень стояла такая, что Майсгрейв велел зажечь факелы. И хотя в здешних местах леса кишели разбойниками, рыцарь рассудил, что в этот глухой предрассветный час особая опасность их не подстерегает. К тому же в кустах вдоль дороги пару раз вспыхивали волчьи глаза, а там, где волки, не может быть людей.