С первых же слов стало ясно, что гости Минска продолжают давний разговор о кознях маленького, но злобного народца.

– ..Авангардисты, Мишель, это чисто жидовские происки. Всякие там Кандинские, Малевичи, Филоновы… Примитивный захват рынка сбыта. Вот смотри. В середине века наши частично обрезанные соотечественники попытались пролезть в выгодную сферу живописи и оформительства…

– Чем она, блин, выгодна-то? – спросил бугай.

– Социализм вспомни. Роспись клубов, парадные портреты вождей и прочее. Художникам давали помещения под мастерские, что в те периоды нехватки жилья было крайне важно. Еще платили командировочные, когда мазилы на натуру выезжали. Вот еврейцы и решили по-легкому житуху свою улучшить. Но из этого ни фига не вышло. Не приспособлены они к рисованию…

– Все? – деловито осведомился верзила.

– Почти. Ты брось свой не замутненный еврейской пропагандой взгляд в глубины истории искусств, – худощавый молодой парень и не думал скрывать подтрунивания над собеседником. Видимо, они были настолько давно и хорошо знакомы, что бандюган привык и совершенно не обижался.

– И чо?

– Что ты видишь?

Верзила на несколько секунд задумался и пошевелил губами.

– Евреев почти нет.

– Вот! – его приятель поднял палец. – А почему?

– Невыгодно, – предположил бугай и попал в точку.

– Именно, Мишель! На протяжении сотен лет, до начала двадцатого века, художественные промыслы особого дохода не приносили. Кроме ювелирки. Но и там иудеи занимались в основном чисто техническим делом – гранили бриллианты. Украшения изготовляли другие. Евреи были кем угодно – банкирами, продавцами, промышленниками, – но не художниками или скульпторами.

– А в двадцатом веке все, блин, изменилось? – предположил бритоголовый ценитель высокого искусства.

– Верно, – согласился «интеллектуал-патриот». – Живопись стала приносить прибыль. И евреи ею заинтересовались.

– Диня, а при чем тут авангард?

– Элементарно, батоно Ортопед. Иудеям потребовалось отвоевать рынок у реалистов и тех, кого ныне принято считать импрессионистами…

«Ба! – подумал Рокотов. – Так это же те самые пресловутые Миша-»Ортопед" и его дружбан Денис Рыбаков, о которых мне Димон все уши прожужжал. Вот так встреча! Чего это их в Минск занесло? Не иначе, опять что-то «антибарыжное» бананят. Или аферу какую…" -…Но по причинам того, что пархатым было сложно перебить интерес классикой, они принялись раздувать интерес к авангарду и примитивизму. Ведь что такое авангард?

– Действительно, что?

– Муть. Цветовые пятна, бессмысленно разбросанные по холсту. На самом деле в них ничего особенного нет. Попытка скрыть собственное невежество и неумение рисовать. Голые короли, как у Андерсена… Любой дизайнер, ежели ему поставить задачу создать цветовыми пятнами определенное настроение, справится с этим за полдня. По этому вопросу издана масса учебников. Но никто не ассоциирует дизайнерское ремесло с искусством. А надо бы.

– Я тоже авангардистов не понимаю, – заявил Михаил.

– Там понимать нечего, – отмахнулся Рыбаков. – Мысли за этим нет никакой, одни дешевые понты. А так называемые любители живописи – идиоты. Авангард – это модно, вот поэтому зрители и идут на выставки, как бараны. Нормальные люди не пойдут смотреть на бред вроде «Черного квадрата». Так как сразу понятно, что автор слегка не в себе. И вообще, термин «дегенеративное искусство», который был в ходу у доктора Геббельса, наиболее точно отражает суть проблемы. Причем он относится не только к живописи, но и к стихам, прозе, музыке, кинематографу… Приведем примеры. Тарковский и его последователи типа Сокурова, Пелевин, во многом – Шнитке, частично – Феллини, Тинто Брасс, поэты-символисты, Набоков, Роман Виктюк – это самые натуральные дегенераты. И их список бесконечен… Правильно их Хрущев называл «пидарасами и абстракцистами».

«Круто он их!» – улыбнулся Влад, временно забывший о цели своего визита на площадь.

– А Сальвадор Дали? – спросил Ортопед.

– Ты туалетную воду имеешь в виду?

– Диня, не подкалывай! – верзила присосался к бутылке.

– С Сальвадором другое. Он рисовал замечательно. А что до сюжетов – так их можно расценить как прикол.

– Верно, – согласился браток и сунул пустую бутылку в урну. – Ну чо, отдохнули?

– Ага. Потопали. А то нам до поезда всего ничего осталось…

Рокотов проводил их взглядом.

«Надо будет Димона попросить, чтоб познакомил. Конкретные ребята… И в словах Рыбакова что-то есть. Действительно ведь, авангард – дегенеративное искусство… Ладно, возвращаемся к делу. Итак, стройка…»

* * *

Йозеф собрал их всех, за исключением Сапеги, в маленьком летнем кафе возле центрального рынка. Компания из трех молодых мужчин и одной женщины, мирно сидевших за столиком в углу террасы, не привлекала ничьего внимания. Посетители вели себя смирно, пили кофе и соки, курили и о чем-то тихо беседовали.

– Завтра, – сказал Кролль. – Сбор к семи часам. Осип, у тебя все готово?

Низкорослый и кряжистый Манаев поставил стакан на стол.

– Да, шеф. Разрыв кабеля можно произвести в любой момент. Я подкопался со стороны теплотрассы. На вскрытие асфальта и ремонт уйдет минимум полдня.

– Затопление?

– Готово. Там вокруг песочек, так что сложностей не будет. Пройдет как по маслу.

– Насколько быстро они определят место разрыва?

– Если у них есть индукционные измерители, то за пять минут.

– Ты можешь сбить их показания? – спросил Йозеф.

Осип почесал затылок.

– Бросить жилу на концы… Ну, в общем, могу.

– Займешься.

– А рвать когда?

– Под утро. Часиков в пять. Чтобы к восьми-девяти они затеяли прозвон всего кабеля. Ты наш люк проверил?

– Все путем. Отводка сделана, штекер повешен…

– Теперь ты, – Кролль повернулся к Вейре Дипкунайте. – Что с позицией?

– Нормально, – коротко ответила блондинка.

– Не слишком далеко?

– Нет. Ближе нельзя. И выше тоже. Второй этаж – это то, что нужно.

– Ты расстояние померила?

– Сто семьдесят метров. С «шестикратником» я в муху попаду.

– Не забудь, что тебе еще надо отсматривать стрелков, – предупредил Йозеф.

– Там только одна возможная лежка. Да и то я сомневаюсь, что ее используют. Неудобно. Перспективы никакой. Половина площади не видна…

– Ты там что, побывала? – удивился Гер-менчук.

– Естественно.

– И? – прищурился Кролль.