В то же время в газете «Вашингтон Таймс-Геральд», изданиях Скриппса-Ховарда, Херста и некоторых других звучали критические отклики относительно поведения западных союзников в Ялте, осуждались «сдача Сталину» европейских государств, «компромисс, в котором Сталин продиктовал большую часть условий».

Государственный департамент интересовали мнения о конференции различных политических деятелей, членов Конгресса США. Отмечалось, что большинство конгрессменов – членов обеих партий, включая сенаторов А. Баркли, У. Уайта, Х. Килгора, Т. Коннели, С. Блума, похвально отозвались о результатах встречи. Сенатор А. Ванденберг считал их «по крайней мере, самыми лучшими из тех, что можно извлечь из подобного рода больших конференций». Относительно «польского вопроса» он, однако, заметил, что «если Львов и Вильно будут принадлежать новой Польше, это одно дело, если нет – то совсем другое». Г. Гувер302 на вечере Республиканской партии в Нью-Йорке заявил свою уверенность в том, что ялтинские соглашения заключают в себе крепкий фундамент, на котором будет переустроен мир. Критика в отношении договоренностей по Польше слышалась из уст сенатора Г. Шипстида, членов Палаты представителей Дж. Лесински, Э. О’Конски, некоторых американских политических деятелей польского происхождения303.

И в то время, и позднее критика в адрес Рузвельта, пошедшего в Ялте на договоренности, определившие будущее многих европейских стран, продолжала звучать в западных средствах массовой информации и в исследовательских работах. Весьма объективным представляется мнение историка Р. Даллека, который полностью отвергает обвинения, предъявленные президенту, и подчеркивает, что Рузвельт не был наивным и не сдавал Сталину Восточную Европу. Президент США прекрасно осознавал вклад русских в победу, за которую они заплатили жизнью более 20 миллионов человек, и что компенсацией за этот вклад может быть только Восточная Европа. Он понимал разницу в политических системах в Советском Союзе и в западных странах, но не оставлял надежду на послевоенное глобальное сотрудничество с СССР, равно как и с другими сверхдержавами304.

Между тем, о недостатке условий для подобного рода сотрудничества говорил глава военной миссии США Дж. Дин. По его мнению, Россия хотела «закончить войну без чьих-либо смешанных войск, поделенной ответственности и взаимных обязательств, как это делали между собой англичане и американцы. Россия хотела за свое положение в конце войны быть обязанной самой себе – без обязательств по отношению к своим союзникам и без ожидания претензий от них. Конечно, она была готова свои военные операции проводить с учетом поддержки других союзников и этим ускорить поражение Германии – но эти операции она хотела проводить сама, минимально уведомляя своих английских и американских друзей»305. Недостаток искренности в сотрудничестве СССР с западными союзниками становился в конце войны очевидным фактом. Но Дин не считает, что виновность за это лежит и на англо-американском тандеме. Однако объективный анализ ситуации показывает, что СССР был не только вправе, но и вынужден рассчитывать, прежде всего, на свои силы и проводить свою независимую внешнюю политику на основании предыдущего опыта взаимодействия в рамках антигитлеровской коалиции. В Кремле не могли не учитывать отсрочки открытия второго фронта, перерывы с поставками по ленд-лизу, нежелание Лондона и Вашингтона принять позицию Москвы относительно разрешения ряда территориально-политических проблем в Европе.

Весьма высоко и в то же время с пониманием будущих трудностей оценивал конференцию в Ялте американский посол в Москве А. Гарриман. В своем послании государственному секретарю США Э. Стеттиниусу он замечал, что проделанная Государственным департаментом большая подготовительная работа во многом обеспечила успех основных решений, принятых Рузвельтом вместе со Сталиным и Черчиллем. Открытое и честное ведение дискуссий госсекретаря с Молотовым успокоили «исторические подозрения советского внешнеполитического ведомства». Гарриман был уверен, что переговоры в Ялте стали огромным шагом на пути к большему доверию между великими державами и должны обеспечить Америке лучшие позиции на будущих конференциях.

Гарриман остановился и на ряде остающихся проблем, первой из которых был вопрос о приглашении к будущим переговорам министров иностранных дел трех ведущих держав антигитлеровской коалиции французского представителя. Посол выразил достаточно скептическое отношение к такому шагу, обосновав его тем, что существует опасность нарушить тем самым климат доверия между тремя главными союзниками, которым принадлежит основная заслуга в достижении победы. Посол не ставил под сомнение необходимость всемерной поддержки Франции в послевоенное время и включение ее в контрольную комиссию по Германии, но считал, что присоединение ее к Большой тройке, во-первых, осложнит взаимопонимание с Советским Союзом и, во-вторых, обяжет решать вопрос о включении в состав будущих конференций представителя Китая. «Подобное положение дел, – отмечал он, – полностью нарушит характер всех наших бесед, проведенных в Ялте, и сделает невозможной организацию трехсторонних конференций в будущем»306.

Логично предположить, что Гарриман оставался здесь на позиции известной гармонии с линией Рузвельта – т. е. Франция должна восстановить свой статус влиятельной державы, участвовать в оккупации Германии на правах победительницы, но доверительные отношения трех главных союзников – прежде всего США и СССР – ни в коем случае не должны быть нарушены. Посол воспринимал такой подход президента, считая, что перспективы разрешения спорных вопросов с Москвой еще существуют, и большое значение в этом деле имеют налаженные с ней в годы войны тесные контакты. Одновременно Гарриман предвидел трудности на предстоящих переговорах с СССР, прежде всего касающиеся реорганизации правительства Польши307.

После Ялты дискуссии разгорелись в отношении будущего Румынии, Болгарии, Югославии, других восточноевропейских стран. Рузвельт принимал во внимание, что возникновение зоны ответственности СССР в государствах, расположенных к западу от его границ, избежать нельзя, но считал, что правительства этих государств должны быть коалиционными и придерживаться западных демократических норм. Более того, сама зона ответственности должна быть временной, вызванной военной необходимостью и, в итоге, позволяющей в будущем сделать Восточную Европу «открытой» зоной интересов великих держав. Входящие в нее страны обладали бы одновременно внутренней автономией и свободой дальнейшего выбора своего социально-политического строя308. Это как нельзя лучше увязывалось с американскими интересами на континенте, – в том смысле, как их понимал Рузвельт. Камнем преткновения была Польша, будущее которой в огромной степени зависело от состава польского Временного правительства национального единства. Конкретная работа по созданию правительства была возложена на т. н. «комиссию трех» из представителей СССР, США и Великобритании. Москва, не без основания воспринимая ялтинские решения по Польше как свой успех, активно поддерживала укрепление в стране власти «люблинских» (теперь уже «варшавских») поляков. Признанное Москвой еще в январе 1945 г. польское правительство (преобразованное на основе ПКНО) не соглашалось с формулой Миколайчика, при которой оно должно было уступить «лондонцам» 50 % мест. «Бесплодность работы «комиссии трех», односторонние действия «лондонских» и «варшавских» поляков указывали на невыполнение как английской, так и советской стороной достигнутой договоренности на октябрьской встрече в Москве и решений Ялтинской конференции»309.