Мне передается напряжение, гнетущее всех членов семьи. Похоже, никто из них добровольно сюда бы не приехал, а если бы они и приехали, то, по крайней мере, не в таком составе. Но что и кто принуждает их круглые сутки терзаться и нервничать попусту? Видимо, традиция совместно проводить пятницы (пятница здесь выходной) пересиливает все иное.

Матильда разносит блюда с ломтями холодного арбуза и дыни.

Дремоту мою прерывает звук двигателя машины, которая, кажется, едет прямо по моей голове. Я резко приподнимаюсь. Если я и ошибалась, то не так уж сильно: на расстоянии всего лишь метра от себя я вижу колеса какого-то автомобиля.

— Что за дебилы! — кричу я и вскакиваю на ноги.

Заспанный Ахмед садится на подстилке и трет глаза, будто маленький ребенок. Вся компания зашевелилась. Пусть же кто-нибудь задаст взбучку этому кретину, который чуть было не наехал на меня!

— Это Мохаммед, бывший муж Хадиджи, — спокойно поясняют мне.

Сыновья Хадиджи чуть ли не прыгают от счастья. Ничего не говоря, они поспешно собирают свои вещи. Их мать медленно подходит к автомобилю со стороны водительского места.

— Они ведь должны были остаться до завтра, — тихо, почти умоляюще произносит она.

— Ты что, сдурела? — грубо отвечает нетерпеливый голос. — Зря я, что ли, тащился в такую даль, за сто километров?!

— Но мы же договаривались.

— Успокойся, они были с тобой всю пятницу, как и полагалось! Что им тут еще делать?! Смотри, как они удирают, — безжалостно иронизирует он.

— Но…

— Никаких «но». Им надо будет идти в школу, они должны сделать уроки…

— Ты лжешь! — Хадиджа начинает нервничать.

— Заткнись! — орет бывший муж во все горло.

Честное слово, я не хочу всего этого слушать! Неужели я учила арабский для того, чтобы выслушивать их бесконечные разборки?! Лучше бы я ничего не понимала!

— Папа, мы готовы! — Мальчишки подбегают к машине, быстро забрасывают в нее свои сумки и запрыгивают сами. Ни один из них не обращает внимания на мать.

— Потом обсудим день следующей встречи, — сообщает Мохаммед. — Может, назначим ее на Рамадан.

Машина резко трогается, взбивая клубы песка. Рамадан? Но ведь этот праздник, если не ошибаюсь, через несколько месяцев?

Я смотрю на Хадиджу. Лицо ее мертвеет, только глаза неотрывно следят за отъезжающим автомобилем. Она зажимает рукой рот и бежит прочь, за заднюю стену пляжного домика. Все опускают головы.

Обстановка становится все напряженнее.

— Пошли купаться. — Ахмед берет меня за руку и, стиснув зубы, направляется к морю.

Мимо проезжает несколько машин, набитых орущими молокососами.

— Эй, Барби! Bikini baby[28], у-у-у! — раздаются смешки, и парни на ходу высовывают головы из машин.

— Барра нек![29] — вопит разъяренный Ахмед и бросается вслед за машинами. Хватает горсть песка, швыряет в их сторону, но обсыпанным с головы до ног оказывается сам.

Муж ведет себя как идиот, но я ничего не говорю. Опускаю глаза, чтобы он не заметил насмешки в моих глазах: мне действительно смешно, когда взрослый мужчина ведет себя так по-детски.

Мы плещемся на мели, у самого берега. Вода приятно холодит разогретое на солнце тело.

— Ты ведь не хочешь оставаться здесь на ночь? — спрашиваю я, поскольку сама в ужасе от такой перспективы.

— Да уж, не слишком хочу, — признается Ахмед. — Поплаваем и будем собираться. Извини, что поездка вышла малоприятная. В следующий раз постараемся как-нибудь увильнуть.

— Слава богу. Мы ведь и одни можем куда-нибудь поехать.

— Так мы и будем делать. С меня хватит.

Малика подбегает и обрызгивает нас водой — не понимаю зачем, мы ведь и так мокрые.

— Весело. — Не знаю, это она вопрос задает или утверждает. Мы с Ахмедом лишь кривимся.

— Мы будем собираться. Уезжаем, — сообщает ей Ахмед.

— Да ладно вам, еще только пять. Давайте посидим хотя бы до семи.

— Ты тоже хочешь смыться? — удивляюсь я.

— Неужели ты думаешь, что я собираюсь спать здесь, чтоб над моей головой летали ночные бабочки, комары, цикады и прочая живность? А где мне принять душ? Посмотри, у меня уже вся кожа стала белой от соли, все тело жжет и чешется, до завтра я не выдержу. А ты при своей аллергии вообще даже и не помышляй об этом!

— Значит, мы едем прямо сейчас, а ты в семь? — уточняю я.

— Ну не уезжайте! — Не понимаю, почему она так давит на нас. — Вы начнете собираться — и все остальные за вами. У всех наших колоссальное стадное чувство.

— Чем раньше мы будем дома, тем скорее расслабимся, — говорит Ахмед, которому не терпится удрать.

— Послушайте, мы ведь еще не играли в мою новую настольную игру, — почти умоляет Малика. — Потрясающе интересная! Я заказала ее в Турции.

Я смотрю на мужа. В принципе, два часа еще можно было бы потерпеть, поскольку самое худшее, кажется, уже позади. Киваю, желая убедить его. Малика хлопает в ладоши, словно ребенок.

— Извини, Малика, — говорит Ахмед, который, судя по всему, изрядно устал. — Поиграем лучше у нас, наверху. Мы тебя приглашаем. Примем душ, приготовим хороший кофе…

— Что, черт подери, меняют эти два часа?! — зло шипит Малика и впивается ногтями в его плечо.

— Еще одна чокнутая в семье! — Ахмед вырывается и крутит пальцем у виска. Мне начинает казаться, что это его излюбленный жест.

Мы поспешно собираем наши вещи, даже не отряхивая с них песок. Марыся так вымоталась, что первая садится в машину. Без единого слова мы трогаемся с места. Оглянувшись, я смотрю в заднее стекло и вижу, что вся компания тоже начинает готовиться к отъезду.

Противно визжат шины, и мы останавливаемся у передних ворот дома. Надеюсь, на сегодня лимит неприятных сюрпризов исчерпан. Малика тормозит следом за нами и паркуется так, что едва не сдирает нам лак с бампера.

— Ахмед, пультом не открывай, — резко произносит она.

— Опять тебя на чем-то переклинило?

— Я войду первая, — шепчет она, и в глазах ее я вижу ужас.

— Не знаю, что там у тебя снова. — Ахмед поворачивается к сестре спиной и возвращается к машине. — Понятия не имею, что она задумала. Уж могла бы предупредить, — объясняет он мне, заглянув в приоткрытое окно. — Сейчас опять выкинет какой-нибудь фортель.

Машины всех родственников почему-то останавливаются у нашего въезда. Ох, лучше б они все уже отправились по домам! Неужели им это все не надоело? И отец здесь — каков наглец!