Стейнс и мисс Стори, пришли на меня посмотреть. Я так гордилась тем, что через столько лет могу им показать, что, может быть, неплохо справилась благодаря им. Я сказала Лу, что мадам Стейнс была для меня мисс Джин Броди[171]. Теперь я даже задумываюсь, знают ли они, до какой степени они повлияли на мою жизнь, стали вдохновляющей силой, обаяние ангорской шали и большой кожаной сумки. Мадам Стори выглядела такой хорошенькой и свежей. В то время она казалась мне холодной, солидной и немного пугающей. Странно, что сорок лет спустя они все еще вместе и так же дружны. «Осторожнее с воротами гаража, они могут совершенно неожиданно захлопнуться!» – говорила мне мисс С., и так оно и было. А потом они вот так и ушли из моей жизни, через ворота гаража Национального театра. Может быть, когда-нибудь кто-нибудь напишет пьесу, в которой люди входят на сцену так полно, так глубоко, а потом исчезают, уходят с незавершенными жестами, как пассажиры в скрывающемся из вида поезде.

* * *

Без даты

* * *

В театре был телефон-автомат, он заглатывал много монет, мне сказали звонить из кабинета, никто не узнает, но я боялась навлечь беду…

* * *

Я поговорила с Жаком, бросив в щель 25 пенсов, он был нормальным и спокойным, и у меня уже заканчивались монеты, когда он сказал, что надо бы встретиться, когда он вернется со съемок своего фильма. Он как раз говорил «целую», когда связь прервалась. Я знала, что он ужинает со своей подружкой, которая печет пироги с ревенем, и что Лу у них дома. Может быть, он наткнулся на записку, которую я месяц назад написала и положила в чемодан Лу, чтобы она взяла ее с собой в Северную Африку. Может быть, Лу сказала: «Маме хотелось бы, чтобы ты позвонил».

* * *

После возвращения в Париж мы вместе поужинали, было мило… а потом я вернулась одна на улицу Ла-Тур, где ждала Лу… Зазвонил телефон, это был Жак, я думала, он хотел узнать, благополучно ли я вернулась… У него будет ребенок… Как все в жизни повторяется…

* * *

Я не знаю, кто я. Я не пытаюсь угодить мадам Стейнс, папочке, Джону или Сержу, не пытаюсь избежать недовольства Жака, не пытаюсь ни восхищаться ими всеми, ни побаиваться иногда того, что они обо мне думают. Я словно компас, потерявший магнит, стрелка у него крутится без остановки, если ее крепко держать – она укажет на то место, куда ты хочешь пойти, но если ее задеть, она двинется неизвестно куда.

Актеры переодеваются в гримерках напротив, Джуди Денч за прозрачной занавеской, я вижу цветы с премьеры, иногда люди улыбаются. Я написала «merde»[172] на своем зеркале. Девушка в неглиже грызет ногти, она в лифчике, скоро она опустит жалюзи.

Из репродуктора доносятся волны криков, наш спектакль начался, печальные скрипки, голос зовет:

«Женщины хора, ваш выход, “Троянки”».

Начинается грустная музыка, которая будет забыта навсегда.

Ад, вызов за пять минут до выхода на сцену. «Richard II, would everyone come on stage please?»[173] Вызов через репродуктор на другую сцену Национального театра.

На этом бетонном заводе, в Лондонском национальном театре, десятки раз шумно спускают воду.

Совершенный ад, beginner’s call[174].

* * *

30 мая

Я в поезде, еду в Лондон. Я пригласила на ужин одного журналиста, Р. В., и так смущалась, что, знакомя его с Лу, не могла вспомнить его имя. Я волновалась, она возвращалась с урока музыки и не ожидала его увидеть, он мог бы написать «Одинокая женщина в Париже с подростком», меня это беспокоило. Я нервничаю из-за нашего тет-а-тет. Все было хорошо, когда мы вдвоем сидели в лондонском ресторане, он подарил мне свою книгу. Лу была странная, она вела себя как главная и выглядела избалованной, потом стала удивительно обаятельной, расспрашивала его о книгах, которые он написал, затем позвала в свою комнату смотреть телевизор. Она задавала ему очень хорошие вопросы и что-то нашла для него через минитель. Мы удобно устроились и стали смотреть late news[175] про Югославию. Мне было неловко оттого, что я с ним в комнате одна, и оттого, что я так мало знала про Сараево. Я попыталась добиться встречи с Бюэбом на следующей неделе, но это казалось таким наивным. Мне не терпелось, чтобы он ушел, мне будет по-прежнему неловко, но в одиночестве. Я уже не знаю, как себя вести с кем бы то ни было. Р. В. был очарователен, он сказал, что, возможно, ему лучше уйти, мне надо складывать вещи, и я сразу же встала. Лу вышла из туалета и, казалось, была очень разочарована, все так быстро закончилось. Я подоткнула ей одеяло, и она сказала мне, что он ей очень понравился. Впервые за два года с нами ужинал мужчина. Это было странно, и ей тоже должно было показаться странным. Я, наверное, напоминала паучиху с ее детенышем в их липкой паутине. Венсан Перес, актер, от которого Лу без ума, приходил в полдень, чтобы встретиться с Джоном Вудом, и сказал: «Дом у Джейн похож на музей!»

* * *

Лондон

Черт, я только что увидела свое лицо, у меня рачьи глаза! Завтра у меня дневной спектакль и мамин день рождения.

Эндрю не умолкая говорит о квантовой теории, и он обижен тем, что я принесла в жертву Манки, то есть символ нашего общего детства.

Я надеялась, что Манки можно будет похоронить вместе со мной. Но я думала и о трех своих дочерях: которая из них должна была бы унаследовать Манки? Пришлось бы мне разрезать его на три части или сохранить как божество? Но это было до смерти Сержа и, может быть, до смерти Бога. Может быть, я уже не верила в Манки…

* * *

31 мая

Мамин день рождения. Розмари Харрис и Маленький Дэвид[176]. Линда была очаровательна, а Габриэль постриглась и стала похожа на прелестного маленького мальчика. Слезы на маминых щеках, когда вытащили спрятанный под столом торт. Сверху на нем была маленькая фигурка, напоминающая Жозефину Бейкер, совершенно черная, с торчащими над лицом фазаньими перьями, Габ сходила в библиотеку, нашла фотографию соловья[177] и тоже положила ее на торт. Со всех сторон была написано «happy birthday Judy»[178], смешно придумали. Мы хохотали до слез, когда мама попыталась отрезать нос у фигурки. Мама тоже плакала, она не поняла, что шоколадная фигурка