Женщина, хоть и находилась в состоянии отчаянья, всё же понимала – сейчас появится муж: и что тогда? Но он не появлялся. Любава перестала стонать, села на кровати:

– Ма…Матушка, – едва вымолвила она. – Батя убьёт Васятку, он всё понял… За ним пошёл…

– Любавушка, – Пелагея отбросила вилы и бросилась к дочери. – Неужто сохальничал?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Есть Бог на свете, – сказала мать. – Быстро одевайся и беги, пока Фрол не очнулся и батя не пришёл. Я тута сама справлюсь.

– Матушка, как же вы? Ведь розгами забьёт!

– Пущай попробует! – Пелагея злобно блеснула глазами и схватила вилы, лежащие на полу. – Беги в Алгачи, проси защиты у начальника тюрьмы, говорят, он нас, староверов, не жалует. Скажи, что не выдержала такой жизни, авось поможет документы выправить. Да поторапливайся!

Любава быстро надела рубаху и сарафан, что мать приготовила ещё днём для смотрин, накинула парку, взяла узелок и спешно покинула родительский дом.

* * *

До Алгачей Любава добралась уже утром, весеннее солнце уже поднималось над верхушками тайги, окружавшей острог. Девушка, обессиленная длинной дорогой и впечатлениями прошедшей ночи, шла еле-еле, едва держась на ногах: перед глазами всё плыло, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Её заметил солдат со сторожевой башни: и как она вышла из леса, и как направилась к острогу и, наконец, как упала прямо на дороге. Он тотчас сообщил бравому ефрейтору, некогда доставившему женщин для господина Ламанского, что из тайги вышла странная женщина, может из староверов, а может и беглая. Ефрейтор, как человек осторожный, придерживался мудрости: лучше перестараться и подстраховаться, нежели потом получить выговор от начальства за нерадивость. Он приказал двум солдатам доставить таинственную особу в острог: уж тут всё расскажет – куда и зачем шла, как знать, может действительно беглая. Но тогда: отчего идет средь бела дня, не таясь, и прямо по дороге, ведущей в острог?

Афанасий Иванович, не желая беспокоить начальство, сам решил допросить незнакомку. Окинув её опытным взглядом, он сразу понял: никакая она – ни беглая, а, скорее всего, действительно из таёжного скита.

– Говори, милая: кто ты? Откуда?

Любава сидела перед ефрейтором на табурете, рядом с ней стояли двое солдат, дотащивших её до острога. Афанасий Иванович сделал знак оставить его одного: солдаты удалились.

Девушка сняла с головы платок, полностью скрывавший лоб и брови, на плечо выпала роскошная коса пшеничного цвета, она перевела дух и попросила:

– Умоляю, напиться воды…

Ефрейтор загляделся на незнакомку: она была молода, румяна, голубоглаза, чуть вздёрнутый нос вовсе не портил её, добавляя лишь обаяния. Он снял с пояса небольшую флягу с вином.

– Вот выпей, голуба, оно-то лучше воды будет.

– Благодарствуйте, – она отвинтила пробку и немного отхлебнула из горлышка, слегка закашлявшись.

– Ну вот, тепереча рассказывай.

– Из старообрядцев я, из аароновцев, что живут в дайге, в ските. Не выдержала я ихней жизни, сбежала… Христом Богом молю, помогите мне! Я не хочу возвращаться!

Любава залилась слезами, сползла с табурета и упала в ноги ефрейтору. Тот смутился.

– Ну, ты, девка… Встань, я, чай, – не государь-император, чтобы у меня в ногах валяться.

Он нагнулся, поднял Любаву и снова усадил напротив себя.

– Так-так, из аароновцев значит, говоришь…

Девушка кивнула.

– Вот вам крест, – она перекрестилась.

– Верю, верю… А звать тебя как?

– Любава…

Афанасий Иванович про себя заметил, что имя очень подходящее для девушки.

– Это в вашем ските живут в блуде и грехе, не венчаясь? – поинтересовался он.

– Да… Но я так не хочу. Отец хотел силой отдать меня замуж за вдовца, что намного меня старше.

– И сбежала, не согласясь с родителем, – закончил фразу ефрейтор.

Любава кивнула.

– Матушка сказала: проси помощи у начальника острога – он, мол, добрый человек.

Афанасий Иванович хмыкнул, прекрасно зная о доброте майора, только во что она может выйти – это уж как Бог даст.

– Хорошо, велю тебя накормить, и доложу начальству. А там видно будет, что с тобой делать. Одно могу обещать: в скит не вернёшься.

Любава с благодарностью посмотрела на ефрейтора глазами, полными слёз.

* * *

Избитый Васятка очнулся: голова раскалывалась, глаза застилала пелена, во рту стоял привкус крови. Он понял, что лежит на земле, попытался сесть, а затем подняться на ноги, но они были чужими, и он снова провалился в бездну. Ему привиделась Любава: будто бежит навстречу в синем сарафане по лугу, усыпанному ромашками, несёт букет в руках, а на голове – венок из васильков.

Неожиданно, откуда не возьмись, на лугу появился медведь – и прямо на Любаву. Васятка открыл глаза, прислушался: до него донёсся медвежий рык.

– Неужто абутор[51]? Плохо дело…

Рык приближался, ещё пара-тройка минут и обезумевший самец, идущий по следу самки, будет здесь. Юноша собрал последние силы, с трудом поднялся, осмотрелся и, насколько мог быстро направился к раскидистому старому дубу. Едва он успел залезть на дерево, как примчался разъярённый медведь. Он обежал вокруг дуба, видимо, самка оставила здесь свою метку, обнюхал ствол, затем воздух, издал очередной рык и помчался прочь, вглубь тайги.

Васятка почувствовал, что голова закружилась, его вырвало, он потерял равновесие и упал вниз.

* * *

Пелагея, вооружённая вилами, стояла над Фролом истекающим кровью. Она не испытывала ни малейшего раскаянья, напротив, почувствовав необычайную лёгкость в теле и ясность происходящего. Немного поразмыслив, женщина предположила, что муж отправился к дому Васятки, возможно даже под каким-либо предлогом ему удастся выманить доверчивого юношу из избы – и вот тогда… Ей не хотелось думать, что будет, но пред глазами вставали картины одна страшнее другой. Увы, но она никак не могла помочь возлюбленному Любавы.

Пелагея потеряла счёт времени, руки затекли от напряжения, она крепко сжимала вилы, держа их наготове. Наконец, она услышала шаги мужа: вот он вошёл в горницу, потоптался и позвал:

– Пелагея!

Она не откликнулась, подойдя к двери и, прижавшись к дверному косяку, чтобы муж её не сразу увидел.

– Пелагея! Ты где, чумная баба? – звал Иван Терентьевич.

Женщина затаила дыхание, она слышала биение своего сердца. Староста направился в светёлку дочери, в надежде, что дело сделано и она, теперь фактически, – жена Фрола.

Заглянув в распахнутую дверь, он увидел своего зятя лежащим на полу кверху окровавленным задом, из головы кузнеца сочилась кровь.