Гипнотизер сначала показал несколько стандартных фокусов психологического толка, то есть задал добровольцам различные вопросы, после пояснил залу реакцию, мимику и жестикуляцию каждого из отвечавших. Ну а затем перешел к главному блюду, а именно, погрузил всех вышедших на сцену в сон. Дольше всех не хотел засыпать как раз Алексей. То ли сознание противилось, то ли он просто был негипнабельным. Или и то, и то одновременно. Вспотевший от напряжения гипнотизер уже было хотел послать непокорную жертву обратно в зал, но тут Просвирин неожиданно запрокинул голову и отключился. Гипнотизер перевел дыхание и принялся расспрашивать заснувших добровольцев об их состоянии. Потом стал давать им различные забавные команды, каждая из которых вызывала в зале неизменный хохот. Молоденькой работнице трикотажной фабрики он, например, внушил, что она — коренная парижанка, после чего та принялась отчаянно грассировать и гундосить на французском языке. Акцент у нее, конечно, был тот еще, но фадеевцам это было, попятное дело, до лампочки. Губину гипнотизер сказал, что тот — жонглер в цирке. После чего протянул владельцу мастерской несколько резиновых мячиков, которыми неуклюжий Губин тут же принялся увлеченно жонглировать, как будто только этим всю жизнь и занимался. Молодого менеджера из какой-то компьютерной фирмы гипнотизер попросил рассказать о жизни на Марсе, предварительно убедив того, что он — марсианин, случайно оказавшийся на Земле. Пухлой бухгалтерше гипонтизер внушил, что та — балерина из большого театра, и бедная женщина, пыхтя и тряся толстым животом, принялась выделывать какие-то неуклюжие па. В общем, дурдом, да и только. Зал покатывался от смеха. К тому моменту, когда очередь дошла до сидевшего с краю Просвирина, гипнотизер уже заметно подустал и явно не знал, чем еще порадовать зрителей. А посему решил сначала расспросить Алексея о его жизни, о предпочтениях, увлечениях и так далее. Просвирин оживился и стал рассказывать о своей работе, о том, как его раздражает сосед по лестничной клетке, и о прочей чепухе.

— Ну, а о чем вы чаще всего думаете? — спросил гипнотизер, подавая одной рукой неутомимому, но уже изрядно вспотевшему Губину укатившийся резиновый мячик.

У Просвирина странно блеснули глаза, и он, тщательно артикулируя, неожиданно произнес:

— Кровь… много крови…

В зале тут же наступила гробовая тишина. И не только в зале. Замолчал менеджер-марсианин. Поскользнулась и едва не упала пытавшаяся сделать фуэте бухгалтерша. И даже Губин уронил все четыре мячика, которые в наступившей тишине звонко застучали-запрыгали по деревянному настилу сцены. Одна лишь «трикотажница», видимо, напрочь забыв русскую речь и потому не понимая, о чем говорит учитель, продолжала бубнить себе под нос что-то «французское».

— Да! Кровь! — воскликнул оживившийся Просвирин. — Я слышу, как хрипят в предсмертной агонии жертвы… Как борются за свою никчемную жизнь… Как умоляют пощадить… У них синеет лицо и закатываются глаза… Я беру нож и втыкаю его им в живот… или режу горло… мужчинам отрезаю их…

В зале кто-то охнул, заглушив финал фразы, но и без того было понятно, что Просвирин собирается отрезать у мужчин. Жена Просвирина, густо покраснев, бросилась к дочке и зажала ей ладонями уши. Ее примеру последовали остальные мамаши. Один мальчик принялся отчаянно вырывать голову из ладоней мамы, надсадно вереща:

— Я хочу про отрезание послушать!

— Я тебе дома расскажу, — прошипела мамаша и поволокла сына за руку из зала.

Мужчины в зале застыли, как восковые фигуры, не зная, как реагировать на этот неожиданный монолог Просвирина. По некоторым лицам еще блуждала улыбка, но теперь это была улыбка растерянности. Потом все стали морщиться от недоумения и омерзения. Просвирин тем временем почти перешел на крик.

— Мне нравится резать людей! Потрошить их внутренности!

В зале раздались первые выкрики.

— Хорош уже!

— Пусть заткнется наконец, сказочник, ёпти!

— Алло, доктор, буди этого пидора, иначе мы тебе самому кое-что по самое не могу отрежем!

Испуганный гипнотизер принялся делать пасы над лицом Просвирина, шепча что-то про «на счет три», «вы хорошо выспались» и так далее.

Мамаши тем временем уже поволокли своих детей к выходу. Одна из них, пробираясь мимо жены Просвирина, набрала в рот слюны и харкнула той в лицо:

— Извращенка!

Ольга мужественно стерпела оскорбление и ничего не сказала. Но, едва обидчица вышла из зала, сама поднялась и потащила за собой упирающуюся дочку.

— А папка?! — удивленно закричала дочка.

— Нет у тебя больше папки, — процедила Ольга сквозь зубы.

Наконец, Просвирин пришел в себя и открыл глаза. Чувствовал он себя превосходно. Как будто выспался после напряженной трудовой недели. По его лицу блуждала счастливая улыбка, а на глазах выступили слезы радости и умиления. Его, правда, немного смущала гробовая тишина, тяжелой тучей повисшая в сильно поредевшем за время сеанса зале, и злые, напряженные взгляды зрителей, устремленные на него, но, может, у него просто разыгралась фантазия? Он обвел присутствующих удивленным взглядом и, повернувшись к гипнотизеру, спросил:

— Я свободен?

Тот, сглотнув комок, хрипло ответил:

— Да.

Просвирин потянулся, разминая затекшую шею, а гипнотизер, опомнившись, бросился к остальным участникам представления. Он быстро «разбудил» толстую балерину, француженку-трикотажницу и жонглера Губина. Но, к своему ужасу, не нашел «марсианина» из компьютерной фирмы. Видимо, за то время, пока он будил Просвирина, тот куда-то ушел. Понимая, что сеанс пошел, мягко говоря, не в ту сторону, а зрительный зал настроен крайне агрессивно, гипнотизер отвесил неуклюжий поклон, больше похожий на приступ радикулита, прошел за кулисы, собрал вещи и пулей вылетел с черного хода, проклиная все на свете.

Тем временем Просвирин, сияя счастливой улыбкой, сошел со сцены. Сошел, как говорится, под стук собственных каблуков. Дошел до своего ряда и только тут заметил, что жены с дочкой нет.

— Эй, друг, — обратился он к соседу сзади. — Тут женщина с девочкой была, не видел, куда ушли?

Сидевшие рядом с тем, к кому обратился Просвирин, мгновенно напряглись и даже как будто слегка отодвинулись от соседа.

— Это твой друг? — спросили они его, кивнув в сторону Просвирина.

Тот сначала испуганно завертел головой, а после завизжал, как припадочный:

— Я тебе не друг, сука! Я не друг! Я — враг! Враг!

Он вдруг вскочил со стула и ударил Просвирина кулаком в лицо. Бедный учитель опрокинулся на пол, больно стукнувшись затылком об ручку кресла. Из носа потекла кровь. Ударивший его закрутился на месте волчком, выплевывая какие-то невнятные ругательства, а затем стремительно выбежал из зала.

— Чего это с ним? — удивленно спросил Просвирин, поднявшись на ноги и запрокидывая голову, чтобы остановить текущую кровь.