– Бабушкой, – пробормотала я, ощутив неприятный холодок.

– Час назад она скончалась от остановки сердца.

Я сидела на опустевшей кухне. Тупо смотрела на уголок между плитой и мойкой, где обычно хлопотала бабушка, и никак не могла поверить, что больше она никогда не зайдет в эту дверь, не загремит кастрюлями, не заворчит привычно. Ее синий в белый горошек фартук еще висел на крючке, пара стоптанных туфель притаилась в прихожей, а из платяного шкафа не выветрился горьковатый запах простеньких духов. Все по-прежнему. Так же чирикают за окном воробьи, мерно капает подтекающий кран, где-то работает радио. Ничто не изменилось в мире, только Евдокии Соколовой в нем больше не было. Я обижалась на нее, мы ссорились, я даже кричала, я бывала не права… Я не помню, когда последний раз говорила ей, что люблю, и говорила ли это вообще когда-нибудь. Не знаю почему. Почему подчас обидные слова проще выплеснуть наружу, выплюнуть, как жвачку, а добрые прячутся глубоко внутри и прорываются лишь в самые трудные минуты, порой когда слишком поздно? Почему не наоборот? Я уронила голову на руки от сознания невозможности ничего изменить. Но тотчас сказала себе, что должна взять себя в руки и быть сильной ради мамы и Георгия.

Через две недели после похорон объявилась тетя Соня. Мы сообщали ей о бабушкиной смерти, она долго охала в трубку, но на похороны не приехала. Зато теперь загорелась желанием помянуть усопшую подругу. Я вдруг вспомнила все бесчисленные приглашения и спросила:

– Тетя Соня, у мамы сейчас очень тяжелый период. Можно она у вас немного погостит? Ей необходимо отвлечься. Вы говорили, у вас большой дом, рядом река…

На том конце провода возникла напряженная тишина. А потом трубка разразилась плачущими интонациями:

– Ой, Сашенька, девочка, ну какой там большой! Сын-то мой девку привел, вместе живут, да я, да муж, да мама старая болеет, да брат с семьей прикатил, дети малые орут с утра до ночи, аж голова трещит… Ты же знаешь, я Танечке всегда рада, но какой ей будет отдых, измучается только…

Все во мне закипело от возмущения.

– Тетя Соня, – я старалась говорить как можно спокойнее, и, как ни странно, у меня это получалось, – у нас вообще-то тоже всегда тесно было, но мы ведь вас принимали, и даже не одну. Хотя нам это было крайне неудобно. И за все годы мы ни разу не напрягли вас ответным визитом. Сейчас, насколько я понимаю, вы снова хотите приехать…

– Я только Дусеньку помянуть… – запричитала трубка.

– Вы в Бога верите? – перебила я телефонные стенания.

– А что? – насторожилась тетя Соня.

– Бабушка была верующей, в церковь ходила, а вы?

– Тоже хожу… – промямлила тетя Соня.

– Вот в церкви и помяните. Свечку поставьте, службу закажите. А приезжать для этого не обязательно. Раз на похороны не выбрались, сейчас вовсе ни к чему.

– Я не поняла, – уже не плачущим, а возмущенным голосом произнесла тетя Соня, – вы меня не примете, что ли?

– Правильно поняли. Даже не вздумайте явиться, если не хотите, чтобы я вышвырнула вас вместе с вашим барахлом. Забудьте этот адрес как можно скорее. Всего хорошего.

Я бросила трубку на рычажки. И почувствовала мрачное удовлетворение.

Из-за происшедшего я не смогла переехать к Сережке, но постоянно ощущала его поддержку. С ним могла позволить себе быть беспомощной и слабой, тихо поплакать на его теплой груди. Я поверяла ему свои горести, а он внимательно слушал, держал за руку и всегда умудрялся найти нужные слова, после которых я улыбалась сквозь слезы. И еще я отчетливо ощущала, что повзрослела. Вздорная девчонка в провокационной мини-юбке оставалась в прошлом вместе с ночными кошмарами, запыленными скелетами семейных тайн и глупыми мечтами о красивой легкой жизни. Я закрывала прошлое, как закрывают прочитанную книгу – с тем, чтобы отправить на полки истории. Возможно, когда-ни будь я захочу перечесть понравившиеся, интересные или нужные страницы, а все остальное предам забвению. Я научилась прощаться, прощать и забывать.

В коридоре Сережкиной квартиры было темно и тихо. Щелкнул выключатель, лампочка под потолком озарила наши лица неестественным тусклым светом.

– Я ужасно соскучился, Санька… – Сережка поставил сумку на пол и стал целовать мои глаза, волосы, губы, рождая во мне ответную жаркую вибрацию. – Просто с ума схожу…

Внезапно и меня захлестнуло безумное неудержимое желание, такое, что невозможно ждать ни секунды. Жизнь не просто продолжалась, она властно заявляла о себе, воздержание скорбных дней сделало чувства острее.

– Иди ко мне, – прошептала я, торопливо освобождаясь от одежды. – Я хочу тебя. Немедленно…

Жизнь продолжалась.

Часы за соседской стеной пробили два раза. За окном зашуршал по листьям неспешный дождь, потянуло ночной свежестью. Мы лежали на тесном диванчике, прислонившись друг к дружке, легкий сквознячок приятно струился сквозь наши разгоряченные тела. Сережкины пальцы перебирали мои волосы, и я не понимала, как прежде умудрялась засыпать без его гипнотизирующих прикосновений.

– Знаешь, – сказал Сережка, – я подумываю взять отпуск, съездить домой. Хочу, чтобы мы поехали вместе. Познакомлю тебя с родителями, друзьями… Они все замечательные, простые, душевные… Вы понравитесь друг другу. У нас большой дом на Волге, чудесный сад, море фруктов, ягод… А прямо перед окном цветут розы. Каждое утро я буду срезать для тебя свежие цветы и ставить около кровати… Днем будем загорать на белом песке. А по вечерам – сидеть в беседке, увитой виноградом, пить молодое вино, срывать ягоды губами прямо с веточек… Потом пойдем купаться, ночью удивительно теплая вода, мы разденемся догола, а потом займемся любовью прямо на берегу… Соглашайся, я без тебя не поеду.

– Это уже ультиматум. – Я потерлась щекой о его плечо. – Так неожиданно…

– Тебе надо отдохнуть, развеяться, – с горячностью принялся убеждать Сережа. – Соглашайся…

– Это неудобно… Что подумают обо мне твои родители? Ты уже приезжал к ним с девушками?

– Никогда. Мои родители очень хорошие, добрые люди, но немного консервативны. Когда я вырос, папа четко сказал, что я волен жить, как считаю нужным, но в родительском доме не должно быть случайных женщин. Поэтому я всегда приезжал один. Правда, в последнее время родители стали переживать по этому поводу, мол, мне уже двадцать пять, пора обзаводиться семьей… Так что мне придется представить тебя как невесту, если ты, конечно, не против.

Сережкин город встретил режущим глаза южным солнцем и сорокаградусным зноем. Дохнул в лицо обжигающий суховей, моментально иссушил губы, впутал в волосы песчаную пыль.

Невысокий коренастый круглолицый человек в светлой рубашке и матерчатой кепке, с роскошными седыми усами, кустистыми бровями и живыми блестящими янтарными глазами засеменил к нам, разбросав, как крылья, руки, радостно улыбаясь.