Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Паскье находит в анализируемом тексте ряд стилистических особенностей, свойственных позднейшим речам де Кюиньера, и приходит к выводу:
Итак, если я не ошибся в рассуждениях, то его можно назвать первым знаменитым адвокатом, начав с него мой рассказ[331].
Однако не все готовы принять именно эту отправную точку. Племянник Луазеля крайне удивлен:
Не тот ли это Пьер де Кюиньер, чье изображение в виде смешного человечка выставлено в углу за хорами церкви Нотр-Дам, перед которым простые женщины и маленькие дети ставят свечи, с тем чтобы в насмешку подпалить ему нос? Поистине, вы оказываете нам великую честь, желая начать разговор об адвокатах курии с такого молодца![332]
Представитель старшего поколения Франсуа Питу также недоумевает, почему сеньор де Кюиньер взят как «предводитель или капитан адвокатов»[333].
Паскье отвечает с большой энергией, полемически заостряя обоснование своего выбора «капитана адвокатов»:
Что вы говорите? Это был один из самых доблестных и самых мудрых персонажей, когда-либо рожденных Францией… Он первым осмелился встать на защиту прав короля и баронов королевства против происков и узурпаций, чинимых церковниками в отношении подданных путем множества уловок, церковных порицаний, цензур и отлучений[334].
Помимо стремления к исторической точности выбор Паскье был продиктован определенными политическими целями. Генрих IV строго обусловил замирение страны и объявленную амнистию полным забвением недавнего прошлого, всех страстей, порожденных гражданской войной. Между тем скрытая борьба продолжалась, «дух Лиги» был достаточно силен в кругах приверженцев обновленного католицизма, из которых позже выйдет группа «святош» (devots), сторонников происпанской и проримской политики, «ультрамонтаны». Старшие участники «Диалога…» объединены приверженностью к галликанизму. Славу Паскье принесла его речь на процессе против иезуитов, на два века определившая стратегию антииезуитских сочинений во Франции. Брат Франсуа Питу, Пьер Питу, был одним из авторов знаменитой «Менипповой сатиры», беспощадно высмеивающей ультрамонтанов-лигёров, готовых принести в жертву папе и Испании суверенитет Франции, и автором трактата о галликанских вольностях церкви во Франции[335]. Луазель, близкий друг Пьера Питу, отстаивал приоритет французского права, занимая последовательную антилигёрскую позицию. Выбрав именно Пьера де Кюиньера патроном адвокатов, участники «Диалога…» играли на чувствах парламентского галликанизма, не вступая при этом в открытую полемику с «ультрамонтанами» в парламентских кругах.
По словам Паскье, не стоит отказывать де Кюиньеру в том, «чтобы он был нашим капитаном и первым адвокатом парламента. И со своей стороны, я бы почел это за честь, если только вы не предпочтете, чтобы нашим патроном являлся Ги Фуко, который затем стал папой Климентом IV, что было бы еще большей честью иметь главой того, кто поднялся до высшей степени в христианстве»[336].
Трудно сказать, насколько искренен был Паскье, предлагая альтернативную кандидатуру на роль «главы адвокатов». Ги Фуко действительно был советником Людовика Святого и затем, став понтификом, оставался дружественен Французскому королевству. Однако, учитывая последовательный галликанизм Паскье и его собеседников, можно предположить, что в выдвижении папы Климента VI на роль родоначальника адвокатов Парижского парламента содержалась некая ирония. К тому же Паскье вполне обоснованно доказывал, почему о «настоящих» адвокатах можно говорить не ранее начала XIV столетия.
Впрочем, предложение было сделано. И Луазель вскоре предъявил адвокатам еще одну, не менее почетную кандидатуру:
Не забыли ли мы патрона адвокатов, который жил во времена Филиппа Красивого, Св. Ива?[337]
Луазель говорил об Иве Элори де Кермартене (1253–1303), канонизированном в 1347 году. Уроженец Бретани, он обучался праву в Париже и Орлеане, затем был главой церковного суда — официалом в городе Трегье, где
прославился справедливостью и неподкупностью и милосердием… В ряде случаев выступал адвокатом по искам бедняков против церковных и светских должностных лиц[338].
Сразу же после канонизации в Париже было основано братство Св. Ива, объединявшее бретонских студентов. Святой считался покровителем Бретани и покровителем адвокатов парижского Шатле, его почитание было распространено и среди провинциальных адвокатов[339]. Поэтому резкий ответ Паскье: «Он не наш, он — бретонец» мог трактоваться не только как свидетельство этнополитической принадлежности (ко времени «Диалога…» Бретань давно и прочно вошла в состав Французского королевства), но и как демонстрация отличия парламентских адвокатов, входивших в братство Св. Николая, от всех прочих, чтивших Св. Ива.
Однако Луазель привел интересное возражение: Св. Ив в качестве адвоката вдов, сирот и прочих отверженных людей вел их дела не только в церковных судах и не только в Бретани, но и в бальяжах, входивших в судебный округ Парижского парламента, доводя апелляционные процессы до парламентской курии. Целых три страницы Луазель посвящает разбору случая из адвокатской практики святого, делая в конце вывод:
Разве не заслуживает эта история того, чтобы быть здесь рассказанной и чтобы включить канонизированного Св. Ива в число наших адвокатов?[340]
Возражений не последовало. Рационально мыслящие адвокаты, возможно, не очень верили в чудеса святого, но адвокатское мастерство бретонского коллеги пришлось им по душе. Пропагандируя культ этого святого, Луазель уловил запросы своей среды — вскоре Св. Ив станет покровителем всех адвокатов, а о росте его популярности будут свидетельствовать переиздания его житий[341].
