Аристократ выпрямился и оглянулся по сторонам.

– А-а, это вы… Идете маршировать по улицам вместе с пролетариатом?

– Прошу вас, не говорите об этом так, господин граф. Мы хотим, чтобы понизили налоги.

– Ну, я вас не виню, – сказал граф, хлопая по карманам и притворяясь, что ищет полиэтиленовый пакет. – Возможно, все мы должны делать то же самое. Мой предок, Жан Батист Кольбер, министр финансов Людовика Четырнадцатого, однажды заметил – и очень разумно, должен я сказать, – что налогообложение есть искусство «выщипывать как можно больше перьев, вызывая при этом как можно меньше шипения». Современные политики в этом ничего не понимают. Они себя показали грубыми и жадными, как провинциальные мясники.

Граф оставил без внимания экскременты своей собаки, несмотря на то что знак, предписывавший парижанам убирать за своими животными, стоял прямо перед нами, и добавил задумчиво, когда мы пошли дальше:

– Будьте очень осторожны. Правительство разгонит эту демонстрацию. Будьте уверены. Не умеют они изящно решать такие проблемы.

В половине одиннадцатого утра толпа демонстрантов у Триумфальной арки как будто собралась окончательно, и мы двинулись вперед, держась за руки и скандируя по команде из мегафона, под звуки африканских барабанов и свист. Пока мы шли по Елисейским Полям, я оглядел все это людское море, украшенное транспарантами и плакатами, и увидел, что в соседних рядах шли и Ален Дюкасс, и Жоэль Робюшон. Я был в буквальном смысле слова окружен цветом французской гастрономии. Настроение в толпе было самое добродушное.

Предостережение графа де Нанси вдруг показалась слишком мрачным, драматичным и неуместным. Сияло солнце. Полицейские скучали. Рядом с французскими зеваками стояли богатые семьи из Саудовской Аравии и Кувейта, женщины в парандже, стайки детишек у их ног – все стояли вдоль Елисейских Полей и махали нам.

Меньше чем через час первые ряды демонстрантов дошли до противоположного берега Сены и оказались перед зданием Национального собрания. Там, как мы и ожидали, нас остановила фаланга полицейских в касках и со щитами, стоявшая за импровизированной полукруглой загородкой из стальных решеток – эта загородка не давала протестующим подняться на ступени Национального собрания и помешать работе парламента. Однако перед загородкой была установлена сцена с трибуной и микрофоном, и следующим запланированным этапом демонстрации должны были стать речи.

Мы, находившиеся в средней части колонны, намеревались продвинуться вперед, однако когда мы проходили площадь Согласия и уже собирались перейти через мост, из сада Тюильри позади нас выбежала целая толпа анархистов с повязками на лицах. Они замешались в наши ряды.

Не могу сказать точно, что произошло дальше, но в полицию вдруг полетели камни, бутылки с коктейлем Молотова и петарды. Полиция, вооруженная дубинками и щитами, тут же бросилась вперед и начала теснить нас обратно через мост.

В толпе закричали, мост заволокло дымом слезоточивого газа, подожженные машины взрывались, с ужасным треском опускались дубинки полицейских на головы демонстрантов.

Мы оказались в ловушке, с одной стороны поджимаемые полицией, с другой – анархистами.

Бой продлился недолго, и никто из моих людей не пострадал, как, впрочем, и никто из тех, кого я знал лично. В прессе сообщили, что девяносто демонстрантов из двадцати пяти тысяч и восемь полицейских были доставлены в больницы и что было подожжено и уничтожено одиннадцать машин.

Однако испытанный нами ужас: окровавленные головы, слепящий дым и пронзительные крики, – все это потрясало до глубины души, поражало и отрезвляло. Этот ужас пробудил во мне первобытный страх из прошлого, страх перед озаряемой светом факелов толпой, шедшей по Нипиан-Си-роуд. Когда я увидел конных полицейских, которые врезались в толпу, размахивая дубинками, меня охватил животный ужас. Я схватил за руку стоявшего рядом Жана Люка и заставил его повернуть вместе со мной и побежать против хода движения толпы к площади Согласия, навстречу наступавшим анархистам.

Последние в итоге оттеснили нас в сторону, на ступени, ведущие к реке, где, по счастливой случайности, под мостом была пришвартована баржа. Находившаяся на борту чета пожилых хиппи уже разматывала веревки, чтобы отчалить как можно быстрее и уплыть от горящих обломков, падавших с моста в воду и к ним на палубу. Они заметили нас и крикнули:

– Сюда, быстрее!

Нам с Жаном Люком каким-то образом удалось запрыгнуть на баржу вместе с двумя-тремя другими. Мы с грохотом приземлились на палубу, и баржа отчалила.

– Вот ведь дерьмо! Дерьмо! – твердил с перепугу бедный парнишка, его трясло.

Драка на мосту медленно удалялась. Я помню ощущение движения, путешествия, легкого ветра. Приютившие нас люди были милыми, с длинными вьющимися седыми волосами и тихими голосами, они усадили нас на палубу лицом к солнцу, укрыли тяжелыми покрывалами и подали по рюмочке коньяку, от шока, как они сказали.

Мы мягко скользили по глянцевой Сене, мимо Эйфелевой башни, мимо Дома французского радио, под мостом д’Исси, пока наконец не доплыли до острова Бийнкур в предместьях. Там пожилая пара пришвартовала баржу и высадила нас на пристани. Мы от души поблагодарили их, записали имена своих спасителей, и я позвонил Мехтаб, чтобы она приехала забрать нас.

Поджидая мою сестру, мы с Жаном Люком сидели свесив ноги на невысокой стене над возвышением, шедшим вдоль пыльного парка. Парковка была засыпана осколками битых бутылок. Слева под выступом, на котором мы сидели, семья эмигрантов из Алжира жарила на шампурах барашка на парковом гриле, переделанном из старой нефтяной бочки. Отец молился на коврике в тени липы, женщины готовили, дети играли в футбол.

Ветер доносил до нас запах жарившейся баранины, кумина, пузырящегося жира, и у меня захватило дух от простоты этой сцены – жарящееся мясо, мятный чай, жизнерадостно болтавшая семья.

Посмотрев на другую сторону светлой, как ртуть, Сены, я увидел прогуливавшуюся по берегу пожилую женщину. На плечах у нее была шаль, и она словно бы звала меня, махала мне рукой, убеждала меня идти дальше.

Она была вылитая мадам Маллори.

А может, мне это только показалось.

– Шеф?

– Да, Жан Люк?

Подмастерье нервно облизал губы.

– Мсье Серж просил сказать вам, что привезли белых куропаток.

Я взглянул на настенные часы, висевшие рядом с гобеленом в технике эндебеле, который я привез из Зимбабве и на котором были изображены крестьянки, жарившие разрубленную на четыре части тушу буйвола. До открытия ресторана оставалось всего час сорок минут.

Я читал одну из любимых кулинарных книг мадам Маллори – «Маргариду: дневник овернской кухарки», но теперь я аккуратно закрыл старую книгу с простыми рецептами давно ушедшей в прошлое эпохи и встал, чтобы поставить ее на полку.