Всего через несколько недель после этого радикального разворота на сто восемьдесят градусов состоялся обед в память Поля Вердена. В тот ноябрьский вечер шафрановое солнце садилось в дымке над Сеной, а весь цвет французской кулинарии, тучные мужчины в строгих вечерних костюмах и тонкие, как тростинки, женщины в сверкающих платьях поднимались по ступеням Музея д’Орсе, а папарацци за веревочным ограждением щелкали фотоаппаратами.

Все было очень помпезно. Все, кто хоть что-то представлял собой во французской высокой кухне, присутствовали в тот прозрачный холодный вечер на этом обеде, как сообщили на следующий день в газетах. Прибывших отмечали птичками в списке, они оставляли швейцару норковые шубки и палантины и проходили в своей жесткой тафте и мягких шелках на второй этаж музея, чтобы выпить шампанского под «Вокзалом Сен-Лазар» Моне и «Цирком» Сера. Несмотря на печальный повод, в воздухе витало радостное возбуждение, как на Каннском кинофестивале, а разговоры за бокалом вина, многократно отраженные от музейных стен, гудели, как в зале ожидания в аэропорту. Наконец, когда шум стал почти нестерпимым, зазвучал гонг, и торжественный баритон объявил, что обед подан. Гости потянулись в большой зал, здесь целое море столиков украшали вазы с изящными ирисами на тонких стеблях, их окружали барочные настенные росписи и зеркала в стиле рококо, а высокие окна открывали панораму Парижа в дорогих жемчужных ожерельях ночной иллюминации.

Анна Верден, с пышной прической, увешанная бриллиантами, с царственным видом сидела у главного столика, возвышаясь, как колонна из зеленовато-синего шелка.

Видимо, многое изменилось со времени моего последнего визита к ней, потому что теперь по правую руку от нее сидел седовласый генеральный директор «Справочника Мишлен» мсье Барто и развлекал гостей занятными историями из жизни великих поваров.

Адвокат Поля – также присутствовавший тем вечером за столиком мадам Верден – за прошедшие со времени гибели ее мужа месяцы сумел убедить вдову, что судебный процесс совершенно неизбежно истощит ее средства, станет источником постоянной нервотрепки и при этом не приведет к желаемым результатам. Вместо этого он предложил войти в соглашение непосредственно с мсье Барто и таким образом спасти репутацию Вердена.

Результат сделки мы могли наблюдать за неделю до этого обеда, когда мишленовский справочник выступил в главных газетах страны со статьей на целую страницу, воздавая должное достижениям «нашего дорогого покойного друга, шеф-повара Вердена». Сделка состоялась – как передала мне моя сестра, обладавшая талантом собирать сплетни, – благодаря обещанию мсье Барто подключить к делу Мафитта, который не только воспевал Вердена в упомянутых статьях от имени «Справочника Мишлен», но и присутствовал теперь на обеде, сидя слева от вдовы Поля и тиская ее руку.

Поль был бы в ярости.

Меня Анна Верден задвинула за семнадцатый столик в глубине комнаты. Но оказалось, что он стоял под одной из моих любимых картин – натюрмортом Шардена «Серая куропатка, груша и силок на каменном столе», и я воспринял это как доброе предзнаменование. Кроме того, сидеть рядом со служебным входом оказалось очень удобно: я мог внимательно следить за тем, как официанты разносят блюда, а общество за семнадцатым столиком, как мне показалось, собралось гораздо более веселое и приятное, чем на «элитных» местах.

Здесь был, например, мой старый друг с Монпарнаса, шеф-повар Андре Пико, совершенно шарообразный, похожий на херувима и безобидный, как шарик мороженого. За нашим столиком сидела мадам Элизабет из семьи, три поколения которой торговали рыбой. Бедная женщина, правда, страдала в легкой форме синдромом Туретта, из-за чего иногда происходили довольно неловкие сцены, но в остальном была очень мила. Ныне она владела прекрасной оптовой фирмой, которая поставляла рыбу во многие высококлассные рестораны севера Франции. Я чрезвычайно обрадовался, увидев ее за нашим столиком.

А слева от нее сидел граф де Нанси Сельер, мой арендодатель с улицы Валетт, чисто по-аристократически исполненный достоинства настолько, что ему не было дела до классов, каст и до того, куда его посадили. Стоит добавить, что такого злоязыкого старого ворчуна не потерпели бы за «приличными» столиками. Наконец, слева от меня сидел американский экспат, писатель Джеймс Харрисон Хьюитт, ресторанный критик издания «Вин и пестл». Несмотря на то что он не один десяток лет жил в Париже со своим другом-египтянином, французский кулинарный истеблишмент относился к нему с опаской из-за его проницательных и демонстрировавших превосходное знание предмета статей об их узком мирке.

Наконец все расселись. На экранах появились фотографии улыбающегося Поля Вердена. Из кухни поспешили белые кители. Подали amuse-bouche: стопочку с крохотным осьминогом на один укус, приготовленным в собственном соку, с первоклассным оливковым маслом из Апулии и единственным каперсом на длинном черенке. Поданное к нему вино, к которому во французской высокой кухне относились в высшей степени пристрастно и о котором без конца писали в газетах на следующий день, было воспринято, как сделанный мною предупредительный выстрел: редкое «Шато-Мюзар» 1959 года из Ливана.

Джеймс Хьюитт оказался первоклассным рассказчиком. Как и я, американец украдкой изучал странную компанию, собравшуюся за столом мадам Верден.

– Вы знаете, она решила отказаться от обращения в суд, – сказал он тихо. – Если бы она продолжала упорствовать, на свет вышли бы самые разные пикантные подробности.

– Пикантные подробности? – переспросил я. – Какие, например?

– Поль не рассчитал свои силы. Бедняга. Его империя уже была готова рухнуть.

Это предположение звучало невероятно. Поль был гением предпринимательства. Он первым из шеф-поваров, удостоенных трех звезд, вышел со своим холдингом «Верден э Си» на Парижскую биржу. На одиннадцать миллионов евро, вырученные им на открытом размещении ценных бумаг, он полностью обновил свою деревенскую гостиницу и создал сеть модных бистро под названием «Верденьер». Все знали о его десятилетнем контракте с «Нестле» – он создавал серию супов и обедов для их линии «Финдус». Один лишь этот контракт был заключен на сумму пять миллионов евро в год; в итоге улыбающееся лицо Поля сияло с рекламных щитов и экранов телевизоров по всей Европе. Он приобрел небольшое состояние, консультируя «Эр Франс». Кроме того, имелись еще стабильные денежные поступления от изготовителей столового белья, джемов, кастрюль и сковородок, ножей, хрусталя, пряностей, вина, масел, уксуса, кухонной мебели и шоколада – все они с радостью готовы были платить знаменитому повару большие суммы за право использовать его имя.

Поэтому, когда Хьюитт высказал смехотворное предположение относительно того, что империя Поля оказалась на краю гибели, я сказал:

– Чепуха. Поль был великим бизнесменом и вел дела с большой выгодой для себя.

Хьюитт горько улыбнулся над бокалом «Шато-Мюзар».

– Извините, Гассан, но это миф. У него не осталось ни су. Я из достоверных источников знаю, что Поль был в долгах по самую лысину. Он брал кредиты годами, но проводил их мимо бухгалтерии, поэтому никто из акционеров не знал, что происходит. Падение его рейтинга в справочнике «Го Мийо» повредило делу; посетителей в «Золотом петухе» становилось все меньше и меньше. Компания «Эр Франс» собиралась отказаться от его услуг консультанта. Он попал в обычную переделку; пытался найти деньги на выплату долгов, но его империя начала тем временем клониться к закату. Никаких сомнений. С утратой мишленовской звезды рухнуло бы все. Не могу без содрогания даже думать об этом.