– Скажите мне, разве приглашают всех своих врагов на собственные похороны? Я просто не понимаю этого. Это какое-то стремление порисоваться, уже находясь на том свете. Но я не знаю. Просто не знаю. По правде говоря, я никогда по-настоящему не понимала мужа, ни при жизни, ни после смерти.

Тогда, в первый и единственный раз, я увидел то, что скрывалось под внешней холодностью этой женщины. Растерянное выражение ее лица, боль, которую она испытывала от своего непонимания, – все это глубоко тронуло меня, и я инстинктивно потянулся к ней через столик, чтобы пожать ее руку.

Ей это не понравилось совсем, потому что она тут же отдернула руку, испуганная этим телесным контактом, и стала искать у себя в рукаве носовой платок, чтобы скрыть смущение.

– Однако это последнее желание Поля, и я его исполню.

Она промокнула уголки глаз, высморкалась и сунула платок обратно в шифоновый рукав.

– Итак, в своей инструкции по проведению панихиды Поль хочет, цитирую: «…чтобы моими проводами занимался самый талантливый шеф-повар Франции».

Она взглянула на меня. Я посмотрел на нее.

– И?

– Ну, очевидно, он имел в виду вас. Я, если позволите мне быть откровенной, не совсем понимаю, чем вы его так привлекли, – у вас ведь только две звезды, так? Но он как-то сказал мне, что вы с ним были единственными подлинными мастерами во всей Франции. Когда я спросила, что он имеет в виду, он сказал что-то о том, что вы двое единственные, кто по-настоящему понимает кулинарию, и что только вы двое, возможно, можете «спасти французскую кухню от себя самой».

Такая напыщенная, нелепая фраза. Это было так похоже на Поля. Однако его вдова робко улыбнулась и на этот раз, несмотря на то что произошло пару минут назад, сама коснулась моей руки.

– Гассан (можно я буду называть вас так?), вы не могли бы заняться обедом в память Поля? Не могли бы вы сделать это для меня? Будет таким облегчением знать, что организация этого обеда будет в ваших умелых руках. Конечно, вы не должны сами готовить, вы должны быть в обеденном зале вместе со всеми нами, но было бы чудесно, если бы вы смогли проконтролировать составление меню, как хотел Поль. Я не слишком многого прошу?

– Конечно, нет. Это честь для меня, Анна. Считайте, что дело уже сделано.

– Вы так добры. Это такое облегчение. Представьте себе, обед для сотни гурманов. Как можно было взвалить такой груз на вдову! Я просто не в том состоянии, чтобы организовывать подобные вещи.

Мы встали и сдержанно обнялись, и я вновь выразил свои соболезнования, а потом пошел к парадной двери так быстро, как мог, чтобы не показаться при этом грубым.

– Я дам вам знать о дате проведения панихиды, – сказала она мне вслед.

Я поспешил по гравийной дорожке к своему потрепанному «пежо», а она продолжала говорить с порога, пока я искал ключи:

– Поль любил вас, Гассан. Он как-то сказал мне, что вы с ним сделаны из одного теста. Мне показалось, что с учетом вашей профессии это звучит особенно остроумно. Думаю, глядя на вас, он видел самого себя в молодости…

Я сел, захлопнул дверь машины, неловко поднял руку на прощание и рванул с места так резко, что, думаю, попал в мадам Верден гравием, вылетевшим из-под колес. По пути в Париж – по проселочным дорогам Нормандии, через парижские предместья, потом через окраины, потом через череду светофоров к центру города – я мог думать только о гибели Поля, случайной или намеренной.

Я совсем не похож на вас, Поль. Совсем не похож.

В тот роковой день в столицу прибыли рестораторы со всей Франции (по оценкам газетчиков – двадцать пять тысяч человек). Вначале мы собрались у Триумфальной арки. Атмосфера была праздничная, даже несмотря на то, что над головами у нас, как сгущающиеся грозовые тучи, висели вертолеты прессы и полиции. Молодые и красивые повара в белоснежных накрахмаленных колпаках возвышались над нами, стоя на ходулях, – они были в авангарде демонстрации, а мы все выстроились за ними ровными рядами. Тут и там над быстро собиравшейся толпой поднимали яркие плакаты – карикатуры, изображающие похожих на свиней политиков и тощих поваров, перечеркнутые красным цифры 19,6, обозначавшие новый налог на добавленную стоимость, надписи «Нет НДС!». Организаторы в красных фартуках с мегафонами в руках отдавали приказы, стоя по краям шеренг.

У нас были причины выйти на улицы. «Макдоналдс», по каким-то извращенным политическим соображениям, был полностью освобожден от налогов, а достойные французские рестораны вроде «Бешеной собаки» должны были добавлять к каждому счету 19,6 % НДС. Таким образом, обед в моем двухзвездочном ресторане, без вина, но с учетом трудоемкого обслуживания, которым по праву славится высокая кухня, стоил в среднем 350 евро на человека. Как вы можете себе представить, общее число клиентов, готовых заплатить столько за обед, было весьма ограниченно и быстро сокращалось. В последние годы этот налог отменили, но теперь ввели снова. Введение НДС в сочетании с кризисом вело к разорению, и уже несколько широко известных рес торанов, например знаменитая «Мирабель» в восьмом округе, обанкротились из-за него.

Это было уже слишком. Мы должны были нанести ответный удар.

Персонал «Бешеной собаки» был представлен в этой двадцатипятитысячной толпе довольно полно. Серж и Жак, моя правая рука и моя левая рука, оба стояли почти в голове колонны, держась за руки, готовые пройти по Елисейским Полям, как живой таран. Я был тронут, когда увидел рядом с ними моего кондитера Сюзанну, двух помощников шеф-повара и четырех официантов, готовых принять участие в протесте. Мехтаб прийти отказалась. Для нее мы все были большевиками, но наш бухгалтер Максин, под руку с нашим официантом Абдулом, тоже пришла и то и дело высматривала меня в толпе. Пришел даже подмастерье Жан Люк, несмотря на то что у него был выходной. Я был растроган серьезным выражением его лица и подошел пожать юноше руку и поблагодарить его.

– Шеф! – крикнула мне Сюзанна, помахав рукой над головами демонстрантов. – А тут весело!

Я был в этом не совсем уверен. Мы, иммигранты, инстинктивно предпочитаем не высовываться. Не нагнетать обстановку. Более того, мое беспокойство только увеличилось утром, когда я встретил графа де Нанси Сельера. Граф со своим белым уэст-хайленд-терьером направлялся на ежедневную прогулку в Ботанический сад. Я налетел на них на углу улицы Эколь, как раз тогда, когда собачка сделала свои дела в канаве и с видом победителя засыпала свои испражнения воображаемой землей, аристократично подрыгивая задними лапками.

Пожилой граф наклонился к ней и заворковал:

– Прекрасно, Альфи!

Потом достал из нагрудного кармана платок, чтобы промокнуть собачке попу. Это был, конечно, довольно неловкий момент для того, чтобы обратиться к гурману-банкиру, но я подумал, что еще более грубым будет сделать вид, что я его не заметил, поэтому откашлялся и сказал:

– Bonjour, Monsieur Le Comte! Добрый день, господин граф!