– Кровь, – сказала я. – Вся кровь.

– Это была чистая кровь, – ответил мой лекарь. – Она была для тебя.

В памяти всплывал настоящий сон, который я только что видела – сон моей крови. День, солнечный свет, трава, деревья, цветы, тепло жизни, радость быть живой…

Радость быть живой. Радость – неподходящее слово. Это было гораздо проще, гораздо непосредственнее. Для этого чувства не существовало подходящего слова. Это было ощущение как таковое. Запахи, звуки, вкусы, все ощущения настолько непохожи на все, что я знала за гранью сна, такие четкие, такие упорядоченные… совершенно незапятнанные. Мир казался просторным, открытым и непосредственным, я с трудом узнавала его. Но мое ощущение себя – об этом не было и мысли. Существовало место, где встречались все эти странные яркие ощущения, и там была Я. Чувствующая, инстинктивная, чуткая я – но не было меня.

На четырех ногах. Эта жизнь, которую я видела во сне, которую одолжила, которую так странно знала изнутри; жизнь, которую, поняла я, вдруг, взяли ради меня – была не человеческой. Я вспоминала жизнь как какое-то животное – она, я знала, что это «она»; знала, что она ела траву, нюхала ветер и слушала лесные шорохи; я почувствовала ее длинные гибкие мускулы, жесткий коричневый мех, почувствовала сладкий звериный запах; я знала, как она бегает и прыгает, знала, как пряталась в пятнистой тени. Олениха.

Я поискала ужас ее смерти, страх и боль, беспомощное понимание надвигающейся безвозвратной тьмы. Я вспомнила пробуждение, слабость и удивление с примесью ненормального спокойствия – после того как помощник Бо использовал против меня Дыхание. Я поискала нечто похожее в последних мгновениях моей оленихи. И не смогла найти.

– Олениха, – произнесла я.

– Да. Неправильно было бы тебе помнить последний день человеческой женщины.

Смешок застрял в горле.

– Нет, – покачала головой я, – это не было бы правильно. – Я снова склонилась вперед, но в этот раз прислонилась к его ноге, щека оказалась как раз над коленом. – Как она умерла? – словно во сне, спросила я, отдыхая у ног вампира, который исцелил мою отравленную рану посредством смерти оленя.

– Как? – повторил он. Последовала долгая пауза, а я вспоминала дикую траву у своих тонких ног, то, как мои копыта уходили в землю, принимая мой вес при беге, насколько быстрее и устойчивее было бежать на четырех ногах с раздвоенными копытами, чем я смогла бы на двух необычно негнущихся плоских ступнях и толстых неуклюжих ногах.

Наконец Константин заговорил:

– Существует множество мифов о нас. Это ложь – что мы не можем кормиться, предварительно не помучив жертву. Она умерла, как умирает добыча любого хорошего охотника – от одного безболезненного удара.

– Но… – начала я, нащупывая путь к правильному ответу. Нужному ответу. – Ты говорил мне – давно, у озера. Вы обязаны просить. Вы не можете взять… кровь, которую вам не предлагают. То есть, она должна была сказать «да».

Немного помолчав, он ответил:

– Животные не различают жизнь и смерть, как люди. Если животное загнано в ловушку – старостью, болезнью, существом сильнее себя, – оно принимает смерть. – Более долгая пауза. – А еще… все мои соплеменники когда-то были людьми. Наверное, не может быть действительно чистой смерти между моим видом и твоим.

Я подумала: если это правда, то это работает в обе стороны. Смерть остроумного вампира от моих рук была не чище той, что он предлагал пойманной им девушке. Я содрогнулась. Я почувствовала руку Константина на своей шее.

– В прошлый раз я говорил тебе, что мы с Бо выбрали разные способы быть тем, чем мы являемся. Вы, магоделы, знаете, что рискуете – каждое усилие вызывает откат. Бо отягощен многолетними отдачами от мук, которые придают особый вкус его пище. Вкус реален – да, я тоже пробовал это, – но он того не стоит.

Я смотрела через комнату, на угол возле потолка, где висела одна из населенных паутин. Я видела маленькую точку, которая была устроившимся в центре пауком.

Я подняла голову и развернулась, встала на колени, положила руки своему спасителю на колени, уперлась взглядом в его лицо, в его глаза. Я уже смотрела – недолго – прямо в глаза Константину прошлой ночью, держа нож. Прежде чем вампир заставил меня совершить то, на что я не была способна самостоятельно. Сейчас я глядела на него, минута за минутой, а ночь текла мимо нас, как рассвет тогда, у озера, два месяца и жизнь тому назад, когда я сказала, что возьму его с собой, в дневной свет, прочь из нашего общего капкана.

– Ты использовал оленью кровь, чтобы избавить меня от человеческой смерти. Ты сказал, что не стал бы обращать меня, и не обращал. Почему же сейчас ты не говоришь, что не надо смотреть тебе в глаза?

– Я не обратил тебя, – ответил он. – Через три часа, когда взойдет солнце, ты убедишься, что солнечный свет – твоя стихия, как это было всегда. Не думаю, что тебя вообще можно обратить. Убить можно – как и любого человека, как отрава Бо в конце концов убила бы тебя. Но, думаю, обратить тебя невозможно. Я больше ничего не могу сделать тебе своим взглядом, желаю я этого или нет. Я смог… отдать тебе только оленью кровь. Я поймал и принес ее кровь тебе, для сегодняшнего необходимого ритуала – но я отнюдь не чистый сосуд. Светлячок, мы на тропе, неведомой нам обоим. Мы теперь связаны, ты привязана ко мне, как я уже был привязан к тебе – потому что сегодня ночью я спас тебе жизнь, как ты сохранила мое существование два месяца назад.

– Я думаю, два месяца назад почести следовало бы делить поровну, – с усилием сказала я. Он снял мои руки со своих колен, взял их в свои.

– То-что-связывает так не считает; весы не остались в равновесии. Теперь ты, думаю, начнешь читать эти линии… силы, власти, колдовства, как читаю их я. Благодаря тому, что произошло между нами этой ночью. Дочь Оникса Блейза – дочь, совершившая то, что совершила ты тем вторым утром у озера – всегда содержала в себе такую возможность. Теперь тебе необходимо научиться ее использовать. То-что-связывает считает, что я привязан к тебе случившимся два месяца назад. Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала – и я обязан был прийти. Теперь и ты привязана ко мне. Я не намеренно делал это; у меня не было других возможностей спасти твою жизнь, а я обязан был попытаться.

Когда я пришел к тебе четыре ночи назад, я не обладал знанием о ране, от которой ты тогда страдала. Я думал только о том, как убедить тебя пойти на битву вместе со мной. Успех не представлялся мне вероятным, пусть ты и вызывала меня, прося о помощи. Той ночью я пришел сюда, думая, как дать тебе все, что смогу, чтобы помочь тебе в этой битве, если ты согласишься. Это потребовало бы более тесных уз между нами, но отнюдь не…

Пауза.

– Я не знаю, что дал тебе этой ночью. Опять тишина. Затем он добавил:

– И не знаю, что дала мне ты. Тишина, в этот раз еще более долгая.

– Ну, – дрожа, сказала я, прильнув к его ладоням, державшим мои, – кажется, я могу видеть в темноте.