Я могла долго сидеть так, погруженная в нелепые мысли – все лучше, чем думать о перспективе колоть и резать: лезвия длиной в два с половиной дюйма достаточно, чтобы причинить ущерб гораздо больший, нежели я хотела наносить своими руками – но мой союзник терпеливо сказал:

– Открой лезвие.

Нож казался тяжелее, чем обычно, а лезвие словно открывалось с большей неохотой. Я со щелчком выдвинула его, и лезвие полыхнуло серебряным огнем.

– Ты сказал, оно будет жечь тебя.

– Именно. Я бы попросил тебя резать побыстрее.

– Я не могу, – в панике воскликнула я. – Не могу – порезать тебя – вообще.

– Хорошо, – сказал Константин. – Пожалуйста, приставь кончик лезвия сюда, – и он коснулся своей груди под правой ключицей.

Я так и сидела, оцепенело глядя туда, куда указал мой вампир. Я даже подняла взгляд и посмотрела ему в глаза: зеленые, как трава, как бабушкино кольцо, как мои вчерашние клетчатые носки. Константин спокойно встретил мой взгляд. Я чувствовала, как кровь – моя отравленная кровь – потихоньку течет по груди, пятнает ночную рубашку, капает на простыни.

Константин протянул руку и мягко взял меня за запястье. Потянул руку с ножом к себе, установил напротив обозначенной точки. Я почувствовала легкое сопротивление кожи под лезвием. Его хватка окрепла, он сделал резкое движение, и кончик ножа разрезал кожу; я почувствовала через лезвие, когда кожа разошлась под светящимся острием из нержавеющей стали, когда оно погрузилось в плоть. Последовал звук, как будто я услышала треск разрывающейся плоти – или, возможно, электричества нежити, которое защищало эту плоть, а затем мгновенный свист или шипение. Потом он быстро провел острием – горящим острием – поперек груди, выводя пологую дугу – в точном соответствии с моей раной. И отодвинул нож обратно. Все это заняло мгновение.

Сделанный им разрез был глубже, и кровь хлынула наружу.

Я то ли хныкала, то ли стонала «Нет, о, нет!». Я уронила нож и потянулась к Константину, как будто могла ладонями закрыть ужасную рану. Кровь чернела в лунном свете, ее было так много, слишком много – горячая, горячая кровь бежала по моим рукам.

– Хорошо, – сказал вампир. Он взял мои окровавленные руки, повернул их ко мне, вытер о мою бедную когда-то белую ночную рубашку, плотно прижал к моей груди; снова притянул мои руки к себе, провел ими поперек своей груди и снова прижал к моей коже. Он повторял это до тех пор, пока рубашка не прилипла ко мне, насквозь мокрая, отяжелевшая, как будто я плавала – в крови.

Я рыдала.

– Тише, – прошептал он. – Успокойся.

– Я не понимаю, – выдавила я сквозь слезы, – не понимаю. Это не может быть… лекарством.

– Может, – заверил он. – И есть. Все хорошо. Ложись в постель. Ложись, – успокаивающе проговорил он. – Теперь ты скоро заснешь.

Я легла, ударившись головой о переднюю спинку кровати. Слезы текли по вискам в волосы. Запах крови был тяжелым, густым и тошнотворным. Я видела, как Константин наклонился, навис надо мной, чувствовала, как он лег на меня легко, так легко, пока наши кровоточащие раны не соприкоснулись, разделяемые лишь слоем мокрой ткани. Его волосы скользнули по моему лицу, когда он наклонил голову; его дыхание шевелило волосы.

– Константин, – прорыдала я, – ты обращаешь меня?

– Нет, – ответил он. – Я не стал бы. И это – другое.

– Тогда что…

– Не говори. Не сейчас. Позже. Позже сможем поговорить.

– Но… но… мне так страшно, – взмолилась я.

В лунном свете я четко видела его силуэт. Мой лекарь приподнял голову, выгнул шею, так, что наши тела оставались в соприкосновении. Я видела, как сверкнули его клыки – быстро, четко вампир прокусил свою верхнюю губу нижними клыками, язык и нижнюю губу – верхними. Мой ночной гость снова склонил голову, и когда он сомкнул свои губы с моими, вампирская кровь потекла по моему языку в горло…

Когда я очнулась, было все еще темно. Во сне я перевернулась на бок – я всегда сплю, свернувшись клубочком на боку, – но в этот раз я оказалась лицом к комнате. Первой мыслью было, что мне приснился ужасный сон.

В кровати я была одна. Я перевела взгляд вниз, на свое тело. Осторожно коснулась белой ночной рубашки. Это был сон. Все произошло только в моем воображении. Все случившееся. Хотя моя ночнушка была странно липкой, как если бы я носила ее слишком долго – хотя только утром я вынула ее свежей из сушилки. Но она была белой. Простыни – тоже.

Никаких пятен крови.

Это был сон.

Я знала, что он сидит на стуле. Четыре ночи спустя он, наконец, вернулся. Я не в силах была посмотреть на него – не сейчас, пока сон еще жив во мне – настолько жив, что хоть красней от стыда. Какая жуткая тема для сновидения. Даже для вампирского сновидения. По крайней мере, он не узнает, что мне снилось – не узнает. Нет необходимости рассказывать ему. Я села, и тут же почувствовала, как какой-то маленький тяжелый предмет перекатился по поверхности простыни.

Маленький сияющий нож. Лезвие открыто.

Нет.

Я подняла взгляд на Константина. Хотя стул оставался в тени, я видела его со странной ясностью: серого грибного цвета кожа, бесстрастное лицо, зеленые глаза, черные волосы. Я знала, что сейчас ночь – я чувствовала это собственной кожей, – так почему я вижу, как днем?

Я осознала, что он без рубашки.

Нет.

Я выбралась из кровати, сделала два шага к стулу и положила руки на его грудь (шрам отсутствовал), прежде чем успела что-либо подумать – прежде чем успела сказать себе «нельзя» – положила руки в точности как – час назад? неделю? столетие? – когда кровь лилась струей, заливала меня из раны от светящегося ножа. Я коснулась губ Константина – ни следа ран.

– Бедный Светлячок, – прошептали его губы под моими пальцами. – Я говорил, что будет нелегко. Но я не подумал, насколько сложен для тебя окажется сам способ.

– Так это… это случилось? – нерешительно спросила я. Ноги вдруг отказались держать меня, и я опустилась на пол возле стула. Головой я оперлась о подлокотник. – То, что я помню… я считала это дурным сном… Постыдным сном.

– Постыдным? – переспросил вампир. Он наклонился, взял меня за плечи, так что пришлось сесть прямо, покинув поддержку стула. Две верхних пуговицы ночной рубашки были все еще расстегнуты, и при движении ворот распахнулся. Он положил одну руку прямо под моими ключицами, так что ладонь покрыла всю длину старой раны. Константин держал там руку в течение двух вздохов, потом убрал и протянул ладонью вверх, как будто ловил мои слезы; но мои глаза были сухими.

– Ты исцелена, – произнес он. – Нет ничего постыдного в исцелении.

Я опустила взгляд, коснулась того места, где лежала его ладонь. Кожа была чистой и гладкой: я видела ее четко. Также четко я видела тонкий бледный шрам на месте раны – но это был именно шрам. Рана исчезла, и не откроется вновь.