И только тогда, когда казалось — она вот-вот начнет понимать каждое слово, особенно вот этот рефрен: «Элми-он каэро таэла» — только тогда вступили струны и полилась потоком музыка. Господин Нэчи не слукавил, на гитаре он играл просто великолепно. Он играл так хорошо, что она отвлеклась от слов и только с наслаждением вслушивалась в завораживающую мелодию.

Когда он закончил, они посидели немного в тишине, и Таллури осмелилась спросить:

— Это было так прекрасно, о чем эта песня?

— О любви, разумеется. Разве молодой девушке пристало слушать иное?

— А-а… А что это за язык?

— Это эльфийский, атланты произносят — «альвийский», язык моих предков. Ты его знаешь?

— Нет, нас не учили. А жаль, красивый язык.

— Жаль, — немного рассеянно повторил господин Нэчи. — Идем, — он вдруг тяжело поднялся, одной рукой подхватил светильник, другой — крепко взял Таллури за запястье. — Боэфа, где ты? Ступай за нами, поможешь.

Он повел ее вглубь дома, к лестнице с высокими перилами — каменные холодные ступени вели наверх. На втором этаже, не выпуская ее руки, провел по всем комнатам — так же пустынно, гулко, холодно, как и внизу. Таллури было не по себе. Господин Нэчи остановился перед белой дверью:

— Это комната… — сделал усилие, — была комната моей дочери. Кассии. Я хочу, чтобы ты спала сегодня здесь, детка. Хорошо?

Таллури кивнула почти испуганно, подумав про себя: «Попрошу тетушку Боэфу принести мне хотя бы соломы».

— Я буду у себя, — господин Джатанга-Нэчи и не подумал войти внутрь. — Боэфа, помоги ей, — и удалился.

— Тетушка Боэфа, — прошептала Таллури. — Что же это?

Она оглянулась на негритянку, ожидая увидеть в ее глазах испуг или удивление, но неожиданно обнаружила иное: глаза Боэфы сияли тихой радостью, она светло, почти блаженно улыбалась:

— Он привел тебя сюда, в детскую! Его сердце нашло замену той страшной потере. Он оживет, вот увидишь, оживет.

«Замена? Замена для детской?» — в сердце Таллури одновременно родилось два чувства. Одно — облегчение: оттого, что объяснилось наконец его внимание к ней, удивившее даже его служанку, старую негритянку. Но вот другое… Другое чувство укололо сердце: ей не понравилось, что он счел ее ребенком. Лишь ребенком! Почему ей это так не понравилось? Неужели права Рамичи?..

Она толкнула дверь, и они вошли.

Против ожидания, комната оказалась прекрасно обставлена и убрана, можно сказать, даже с роскошью: пушистый дорогой ковер, картины по стенам, мягкая кровать (правда, небольшая, рассчитанная на ребенка) под затканным серебром балдахином, на окне — кисейные занавеси. А еще — тут и там игрушки. Много игрушек. Детская.

Боэфа устроила ее, совсем уже сонную, под шелковым одеялом, как вдруг Таллури заметила на резном столике у постели два портрета. С одного смотрела молодая женщина неземной красоты, белокурая и нежная, с бездонным голубым взглядом. С другого — похожая на нее девочка лет пяти, воздушное существо с доверчивыми, радостно распахнутыми глазенками, но не голубыми, как у матери, а неопределенно-темными — в отца.

— Это они, да, Боэфа? — прошептала Таллури, не смея назвать их.

— Да, Таллури, — вздохнула старая служанка. — Они. Его жена и дочь.

— Что же с ними случилось?

— Не спрашивай меня, милая. У меня не хватило бы сил рассказать об этом, даже если бы он сам позволил. Отдыхай. Я чувствую, что сегодня в нашем доме произошло чудо. Тебе не понять, хоть ты и помогла этому чуду свершиться.

— Боэфа, а ты знаешь альвийский? — вдруг пришло на ум Таллури.

— Конечно. Дед нашего господина учил меня.

— Тогда, возможно, ты сможешь перевести: «Элмион ка-эро таэла»?

— «Маленький зверек, я…», — легко перевела она часть фразы и призналась: — Ох, одно слово, похоже, я забыла. Не обессудь. Будто он обращается с чем-то к маленькому зверьку. Что-то очень важное и нежное.

— Что бы это значило?

— Не знаю, у альвов много странных песен. Может, из древности что-нибудь? — предположила Боэфа.

И ушла, тихо затворив за собой дверь.

Таллури думала, что сразу уснет. Но сон не шел. Взошла Луна, залив сад за окном молочным туманом. Где-то рядом тихо свиристел сверчок, и ночной ветер ласково трогал оконную кисею. Таллури приподнялась на постели и стала в мягком свете ночника рассматривать портреты на столике.

«Какая же она красивая! Невероятно! Неземное создание, — решила она. — Конечно, и дочка тоже миленькая, как ангелочек. Но госпожа Джатанга — просто богиня! Только такая и достойна быть его женой».

Скрипнула дверь.

У Таллури забилось сердце — на пороге стоял господин Нэчи.

— Странная сегодня ночь. Я знал, что ты не спишь, — подошел и, не спрашивая, сел у нее в ногах. — В ту ночь, как и сегодня, Луна была в созвездии Льва. А Лев — знак нашей эры. Эры Льва. Хотя… о чем я? Разве это важно? Отвлекаюсь. Главное, что сейчас я наконец чувствую в себе силы рассказать о том, что было. Тебе придется меня выслушать. Придется, зверек. Больше некому.

* * *

— Я родился в очень богатой альвийской семье. Мой дед был альвом. Он взял в жены девушку из хорошего земного рода, а их сын, мой отец, женился на чистокровной альвийке. Во мне — две крови. Может быть, поэтому, когда мой род, предчувствуя войны и разрушения в Атлантиде, решил уйти на невидимый план, следуя за всем нашим народом, я предпочел остаться в этой реальности. Мне небезразличны были земные дела вообще и судьба Атлантиды в частности. К тому времени, после окончания пятой ступени Университета, я был уже женат.

Виана была прекрасна во всех отношениях. Из хорошего, аристократического рода. Ты видишь на портрете, как она красива? В жизни она была, поверь, еще прекраснее. Родители благословили наш брак, когда мы были еще детьми.

Любили ли мы друг друга, как о том мечтают люди? Не берусь сказать. Мы никогда не задавали себе такого вопроса ни до свадьбы, ни тем более после. У нас женятся, следуя не чувствам, а лишь решению двух объединяющихся родов. За несколько лет, что мы прожили вместе, Виана не подала ни единого повода к упреку. Я, вероятно, не был столь безупречен по отношению к ней.

Когда родилась наша дочь, я отдал ей все свое сердце. Никого и никогда я не любил так, как малышку Кассию. И она, уверяю тебя, души во мне не чаяла. Я уделял ей все свободное время, мог и службу оставить, если моя малышка хотела видеть меня и общаться.

В то время, не будучи «жрецом войны», я все же выполнял кое-какие военные поручения императора. В том числе — занимался вашей эвакуацией из Гипербореи. Кстати, я запомнил тебя: ты упала прямо мне в руки, с трапа. Но с большей радостью я служил в Департаменте эволюционирования.

Да, я был эволюционистом. Как мой отец. И дед. Это он привел в наш дом негритянку Боэфу, еще девчонкой, и воспитал из нее высокоразвитое существо. И можно сказать — члена семьи. Боэфа не захотела покинуть нас, даже когда могла сделать это свободно. А ведь она до того, как пройти программу эволюционирования, была «вещью». Ты не знаешь, что такое «вещь»? Счастливое создание! Да, ты многого не знаешь об Атлантиде. Университет был и остается «золотым инкубатором», «заповедником ангелов», грезящих о просветленном человечестве!