Через год или пять лет какой-нибудь историк добьётся опубликования новой порции рассекреченных манускриптов и важный эпизод истории будет пересмотрен. Вчерашний герой станет мерзавцем; вчерашний злодей предстанет крутым парнем.

Но почему, спрашивает здесь читатель, почему же, чёрт возьми, нельзя опубликовать все архивы? Где тут свобода получения информации? Зачем хранить секреты почти вековой давности? В чём смысл? Давайте всё опубликуем и обнародуем, давайте знать друг про друга всю правду до последней буквы! Это, во всяком случае, честно!

Нет, так быть не может.

Дело в том, что документ — это оружие.

Всякое государство всегда вооружено, у него есть армия, полиция и спецслужбы. Документы, которые обращаются внутри этих силовых структур, рассматриваются как один из видов оружия, такой же, как автомат Калашникова или нейтронная бомба.

Вот два примера, когда сам Микоян использовал засекреченные документы как оружие во внешней политике СССР.

В сентябре 1965 года, во время скандального и страшного визита Хрущёва в Польшу, Микоян взял с собой документ на трёх страничках. Это была копия письма на имя товарища Сталина, отправитель письма — Владислав Гомулка, лидер ПОРП. В письме Гомулки содержались антисемитские выпады. Микоян показал Гомулке копию этого письма и сообщил, что письмо может быть рассекречено и опубликовано. Демократ и борец за свободу Гомулка предстанет националистом и антисемитом и как минимум лишится поддержки влиятельного международного еврейского лобби. Вспомнив про письмо и прочитав его копию, Гомулка умерил свой гонор, письмо не было опубликовано. Микоян с трудом уговорил Хрущёва не вводить войска в Польшу.

Спустя считаные дни в соседней Венгрии Микоян снова имел тяжёлые переговоры, на этот раз с лидером восставших венгров Имре Надем. Вместе с Микояном в Будапешт прилетели Суслов и глава КГБ Иван Серов, который привёз с собой секретные документы, касающиеся Надя. Они свидетельствовали, что товарищ Надь, проживая в Москве в 1930-е годы, активно сотрудничал с НКВД, имел агентурную кличку Володя и писал доносы на своих товарищей. Этот компромат также не был обнародован: Микоян до последнего момента надеялся на Надя, вроде бы договорился с ним и улетел в Москву.

Об этом рассказ будет позже; пока мы увидели, как работала война компроматов в середине ХХ века.

Неопубликованный документ — оружие, готовое выстрелить.

Опубликование — выстрел и последствия.

Неопубликованных документов много больше, чем опубликованных, они, изощрённо пронумерованные, лежат в крепких картонных папках и ждут своего часа.

Каждый документ, опубликованный вовремя, может разрушить любую репутацию, либо, наоборот, укрепить уже имеющуюся, что иногда бывает важнее.

Когда я писал эту книгу, мой старший товарищ, внук Анастаса Микояна, музыкант Стас Намин смог добиться опубликования многих документов, ранее хранившихся в особых папках, под грифом «Совершенно секретно». Мне посчастливилось держать в руках шифротелеграммы 1937 года, подписанные Сталиным, Ежовым, Молотовым и другими членами сталинского Политбюро, в том числе и Микояном, впервые извлечённые из Президентского архива. Здесь эти документы будут процитированы и прокомментированы.

Именно знакомство с уникальными, ранее неопубликованными документами даёт мне право иметь своё собственное мнение о периоде сталинских репрессий. О них сказано много, но мне есть что добавить к уже сказанному.

Есть много других документов, уже рассекреченных, давно известных профессиональным историкам, но неизвестных широкому читателю. Есть и документы, вроде бы известные, но интерпретированные поверхностно или однобоко.

4

Документы «конвейера»

Первый такой документ — это Постановление ЦИК СССР о «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов», принятое 1 декабря 1934 года, в день убийства Сергея Кирова. Постановление разрешало вести дела по обвиняемым в подготовке и совершении террористических актов в ускоренном порядке, следствие заканчивать в срок не более 10 дней, дела слушать без участия сторон, кассационных жалоб и прошений о помиловании не допускать, приговоры к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно.

Этот закон был принят вечером 1 декабря, в кабинете Сталина, через считаные часы после выстрела в Ленинграде, безо всякого обсуждения. Потом это постановление попытались привести в соответствие с другими законами, прежде всего наладили согласование приговоров с Военной коллегией Верховного суда СССР, но уже в 1936 году постепенно установился другой порядок, а именно: все приговоры утверждались Политбюро.

Сотрудники НКВД арестовывали людей, проводили следствие, далее составлялись списки приговорённых: сейчас их называют «расстрельные списки». С этими списками Ежов отправлялся к Сталину. Тот ставил свою подпись (как правило, первым). Вслед за Сталиным подписывали другие члены Политбюро, иногда также кандидаты в члены Политбюро. Сейчас найдены и опубликованы многие сотни таких списков.

Закона, который бы обязывал членов Политбюро подписывать расстрельные документы, не существовало. Формально каждый мог отказаться. Возможно, кто-то отказывался или пытался возражать. Обстоятельства неизвестны: всё происходило в узком кругу за закрытыми дверями. Завизированные списки засекречивались. Эти собрания в узком кругу не оформлялись как заседания Политбюро. Протоколы, соответственно, тоже не велись.

Второй ключевой документ — это приказ Николая Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года: «С 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников». Все репрессируемые разбивались на две категории: проходившие по 1-й категории подлежащие расстрелу, по 2-й — заключению в лагерь либо в тюрьму на срок от 8 до 10 лет. В том же приказе установлены лимиты по обеим категориям для каждой республики, края или области. Все лимиты в тексте приказа сведены в единую таблицу. Например, по Белорусской ССР: по 1-й категории — 2 тысячи, по 2-й — 10 тысяч, всего 12 тысяч. По Армянской ССР: по 1-й категории — 500, по 2-й — 1000, всего полторы тысячи. По Московской области: 5 тысяч по 1-й, 30 тысяч по 2-й, всего 35 тысяч. Последняя позиция в таблице — это заключённые лагерей: было предписано расстрелять 10 тысяч. Приказ разрешал репрессировать семьи приговорённых: водворять в лагеря или переселять.

Проводить приказ в исполнение должны были «Тройки», их состав поимённо также перечислен в приказе: на каждую республику, край, область по три фамилии. Например, состав «Тройки» по Московской области: председатель — начальник областного Управления НКВД Станислав Реденс, члены — областной прокурор Константин Маслов, 2-й секретарь Московского горкома партии Алексей Волков.

Приказ предписывал в первую очередь работать по 1-й категории, то есть в первую очередь — расстреливать, а уже потом — сажать тех, кто не подлежит расстрелу. Время и место исполнения приговоров засекречивались. Общее руководство проведением операций было возложено на 1-го заместителя Ежова, начальника Главного управления государственной безопасности Михаила Фриновского. (Он, как и его шеф Ежов, был уничтожен машиной, которой сам управлял: расстрелян в феврале 1940 года. Расстреляны также его жена и 18-летний сын.) Операция начиналась 5 августа 1937 года и должна была закончиться в четырёхмесячный срок.

Этот приказ опубликован. Общее количество репрессируемых по 1-й категории, то есть подлежащих расстрелу, каждый может посчитать сам. У меня получилось