Давай напишем ему пространное письмо, в котором ты не скажешь ни «да», ни «нет» предлагаю так: «охотно признаю римским папой того, кто способен обеспечить мир и единство церкви и Империи».

И вообще, хочешь хороший совет? Пригласи к себе обоих пап, нет, так, пожалуй, Роланд заподозрит ловушку. Собери церковный суд, скажем, в Павии, пусть на него прибудут короли, князья, епископы, в общем, все. Время… — он поглядел на закопченный потолок, — скажем, последняя неделя этого года, с тем чтобы в первых числах января можно было бы приступить непосредственно к разбору происшествия. Там мы всем миром попробуем выяснить, что произошло 7 сентября, выслушаем обе стороны и решим, кому быть папой.

Так, даже если Роланд придет к власти, ему всегда напомнят, а кто, собственно, собрал поддержавший его суд, кому он обязан тем, что из горького скитальца сделался законным Римским епископом.

— Собрать церковный суд — нормальное дело для императора, но вот приедет ли на него Роланд? А впрочем, вынести решение можно и без него. Я согласен.

Я провалялся в постели неделю, после чего вернулся под стены уже изрядно надоевшей мне Кремы. Октябрь месяц, а в январе церковный суд! Позор, если не управимся! В прошлый раз Милан меньше ерепенился. Пришлось снова давить на жалость и христианское человеколюбие, казнил на глазах у осажденных сорок заложников и еще шесть знатных миланцев, захваченных раньше в плен Генрихом Львом и Фридрихом Швабским.

— Когда ты болел, пришло письмо из Византии, но Эберхард не разрешил тебе рассказывать. Потому что ты мог расстроиться и заболеть еще сильнее.

Мы с Беатрисой совершаем конную прогулку в сторону нашего лагеря, Генрих Лев выстроил башню, равной которой еще не было. Вот я и решил показать ее супруге.

— Сначала попросил молчать, а потом, должно быть, сам за тебя ответил и забыл.

— И что было в этом письме? — Я всматриваюсь в возвышающуюся явно выше стены города деревянную конструкцию.

— Только ты правда не расстроишься? Не осерчаешь? Потому что я еще кое-что слышала.

— Да говори уже.

— Нашего посла аббата Вибальда нашли с перерезанным горлом.

— Где нашли? Кто сказал? Убийцу нашли?

— Нашли в доме одного ученого, где он в то время жил. В библиотеке. Убили и дверь заперли, будто бы он уехал куда-то. Эберхард говорил, он вообще странным был, мог, никому ничего не говоря, в компании пары охранников вдруг уехать неведомо куда. А в тот день он прислугу отпустил, потому как гостя тайного принимал. Так и сказал: «Вместе поедем в загородную резиденцию летописца Никиты». Оттого и искать не стали. Только когда запах пошел и хватились. Отперли дверь, а там все вверх дном и бедный Вибальд прямо на полу.

— И что же его убийца? Что пишут из Византии? Вибальд ведь не простой человек — это посол! За посла, если что, и войной пойти можно.

— В том-то и дело, что убийца сам во всем сознался и в грехах покаялся. Его уже хотели к тебе на суд привезти, но он сам помер.

— Отчего помер? — Я даже конька остановил. Ничего себе, какие повороты, а от меня все скрывают.

— От старости, Эберхард сказал, что убийце, наверное, сто лет в обед бы исполнилось.

— Так как же он тогда библиотеку разгромил и Вибальда прирезал? Не сходится.

— А Райнальд объяснил, что очень даже сходится, если в человека нечистый дух войдет, то он не то что библиотеку — крепость в одиночку может разгромить. А когда сатана, — Беатриса быстро сотворила крестное знамение, — покидает тело своей жертвы, того разом все силы и покидают. Но кто-то просто падает и спит, пока его водой не отольют, а этот старый был, вот и помер.

Ну да, конечно, одержимый старец убивает слугу церкви, а потом и сам помирает. Удобно. Жаль, нет возможности узнать, не пропали ли в той самой библиотеке какие-нибудь редкие книги. Впрочем, скорее всего, не пропали, потому как действовал наемный убийца, а дедушка, что дедушка, он свое пожил, а теперь еще и семью, поди, обеспечил. Поехать бы в тот город да расспросить про одержимого-то, не купили ли его дети или внуки новый дом? Не пришло ли им неведомо откуда наследство. Ах, Райнальд. Исполнил ты свою клятву. А Эберхард все понял и, должно быть, уже отписал в Византию, что император по этому делу претензий не имеет и благодарит за расследование.

* * *

Прибывший в мое отсутствие в лагерь мастер Малик, сарацин из Дамаска, построил по просьбе Генриха Льва невиданную доселе деревянную башню высотой в 43 локтя[111] с шестью этажами. Для того чтобы подкатить это страшилище к стенам, нужно было сначала засыпать ров, что, разумеется, не позволили бы защитники города. Поэтому, разобравшись с башней, Малик приказал выстроить защитные навесы, на которые позже жители Кремы были вольны сыпать камни, выливать смолу или помои. Гигантские щиты закрывали выполняющих землекопные работы воинов.

Необходимые нам повозки выделили города Лоди и Кремона, они же взялись доставлять камень, землю, гравий и древесину. Когда же ров был закопан, а площадка выравнена, ребята из специального отряда сдвинули с места осадную башню, ширина которой была приблизительно 22 локтя. Увидев наше чудовище, защитники Кремы начали было стаскивать на стену камни и котлы с кипящей водой, как вдруг все остановилось. Ага, жители Кремы обнаружили приготовленный для них сюрприз: к стропилам башни были привязаны взятые ранее в плен жители Кремы. То есть у защитников города появился нравственный выбор, уничтожая башню, придется обваривать кипятком или расшибать головы камнями не пришлым немцам, а собственным братьям, сыновьям, мужьям или отцам. Завыли женщины, потом люди начали выкрикивать имена заложников. Те отвечали им в ответ. «Убивайте нас!», «Пристрели меня! Передай привет маме», «Афонсу, скажи Лючие, что я ее любил», «Убей меня брат», «Папа, спаси меня, папа!»

Башня двигалась с неумолимостью пожирающего все и вся времени, наконец воздух прорезала первая стрела, на башне дернулся босоногий юноша с длинными, почти до пояса, волосами, и тут же со стороны города полетели стрелы — стрелы милосердия. А башня все плыла, скрипя и постанывая, огромная, неотвратимая, прекрасная. Через несколько часов она пылала, страшно заваливаясь в сторону стены, словно пытаясь опереться о нее.

На следующий день на стену города поднялись глашатаи Кремы, которые, протрубив в рог, закричали, что теперь и они покажут нам спектакль, после чего на стены города были выведены какие-то люди. Вылезший за ними высокий горожанин, в руках которого красовалось знамя с румяным кренделем, наверняка представитель артели булочников или кондитеров, сообщил, что все эти пленники — жители Кремоны и Лоди и сейчас они ответят за преступления, совершенные императором накануне, после чего на шеи пленников набрасывали веревки, а их самих незамысловато спихнули вниз. Стена с нашей стороны покрылась своеобразным ожерельем из мертвых и еще шевелящихся тел.