Я был рождён для дружбы; мой уживчивый и кроткий характер поддерживал её без труда. Пока я жил в безвестности, меня любили все, кто меня знал, и у меня не было ни одного врага; но, как только я приобрёл имя, я потерял друзей. Это было очень большим несчастьем. Ещё большее несчастье заключалось в том, что я был окружён людьми, которые называли себя моими друзьями и пользовались правами друзей только для того, чтобы привести меня к гибели. Продолжение этих воспоминаний разоблачит этот гнусный сговор; здесь я только отмечаю его зачатки; скоро можно будет увидеть, как завязывалась первая петля».

Он не привёл убедительных доказательств какого-то сговора его друзей против него. При глубоком и тонком анализе своих чувств он не смог столь же внимательно и объективно обдумать поведение своих реальных или мнимых друзей.

В начале своей исповеди он обмолвился, что не похож на других. Он, плебей, не менял своих манер в угоду аристократам, находясь в их обществе. Не примыкал ни к одной философской школе или политической партии, ни к одному религиозному направлению (включая атеизм). Поэтому отношение к нему было порой ироничным, а то и враждебным.

Возможно, двойственность его натуры, независимость и гонения в конце концов вызвали у него нечто подобное мании преследования. Но это не означает какой-то врожденной психической патологии. Он с ясным умом и твёрдой волей отстаивал свою независимость, своё человеческое достоинство.

Руссо испытывал вдохновение, совершая уединённые прогулки в лесу. Это не свойственно человеку, психика которого отягощена манией преследования.

«Уйдя поглубже в лес, – вспоминал он, – я искал и находил там картину первобытных времен, историю которых смело стремился начертать; я обличал мелкую людскую ложь; я дерзнул обнажить человеческую природу, проследить ход времен и событий, извративших её, и, сравнивая человека, созданного людьми, с человеком естественным, показать людям, что достигнутое ими мнимое совершенство – источник их несчастий.

Моя душа, восхищённая этим величественным созерцанием, возносилась к божеству; и, видя с этой высоты, как мои ближние в слепом неведении идут по пути своих предрассудков, своих заблуждений, несчастий, преступлений, я кричал им слабым голосом, которого они не могли услышать: “Безумцы, вы беспрестанно жалуетесь на природу. Узнайте же, что все ваши беды исходят от вас! “»

В словах и поступках Жана-Жака Руссо нет ничего ненормального для человека незаурядного с непростой судьбой. Подобным выдающимся людям посвящены строки Шарля Бодлера (перевод Дмитрия Мережковского):

Этот поэт и просветитель, по мнению историка философии В.В. Зеньковского, – «первый философ на Руси в точном смысле слова». Н.О. Лосский предпочёл уклончивое определение: «любитель философии».

Григорий Саввич Сковорода был более чем мыслитель: жил в соответствии со своими воззрениями. Его можно назвать учителем жизни, а не только ярким представителем русской мысли (и украинской, конечно). Первый его биограф М.И. Ковалинский писал: «Поставленный между вечностью и временем, светом и тьмою, истиною и ложью, добром и злом, имеющий преимущественное право избирать истинное, доброе, совершенное и приводящий то в исполнение на самом деле, во всяком месте, бытии, состоянии, знании, степени, есть мудрый, есть праведный.

Таков есть муж, о котором здесь предлежит слово».

Родился он в селе Чернухи на Полтавщине в казацкой семье. Уже в детские годы, по словам Ковалинского, «приметен был склонностью к богочтению, дарованием к музыке, охотою к наукам и твёрдостью духа».

Судьба Григория Саввича определялась его личными качествами. В отрочестве он поступил в Киево-Могилянскую академию. Учение было прервано вызовом в Петербург, где он стал певчим в придворной капелле. Через два года, вернувшись в Киев, продолжил учёбу. Окончив академию в 23 года, отказался от духовного звания, поступил на службу к генералу Вишневскому и несколько лет пробыл в западных странах, главным образом в Венгрии.

Он прекрасно владел немецким и латинским, знал греческий и древнееврейский. За границей продолжил учиться, знакомясь с трудами античных философов и беседуя с высокообразованными людьми. Вернувшись на родину, стал странствующим просветителем и проповедником, своеобразным «русским Сократом» (в отличие от греческого предшественника, он не имел своего дома и писал сочинения).

«Сковорода – крестьянский просветитель. Он решительно осуждает не только феодальные оковы, – писали И.В. Иванько и В.И. Шинкарук, – но и социальный гнет буржуазных отношений. Ему органически чуждо воспевание собственнического интереса как движущей силы человеческих поступков, свойственное буржуазным просветителям… Сковорода восстаёт… прежде всего против власти вещей, богатства, накопительства… Мир, в котором господствуют буржуазно-собственнические отношения, – это мир морального растления, власти вещей, корыстолюбия, алчности, духовной опустошенности».

Это было написано с упрощённых марксистских позиций, но в значительной мере справедливо. Сковорода отвергал буржуазные корыстные ценности не только на словах, а несравненно весомее – на деле. «Не войду в город богатый, – писал он, – я буду на полях жить». Так и поступал.

Незадолго до смерти он побывал в Петербурге, пришёл к своему другу и ученику Ковалинскому и передал ему все свои рукописи. Умирать вернулся на родную Полтавщину. На могиле завещал поместить собственную эпитафию: «Мир ловил меня, но не поймал».

Что этим он высказал? Свой уход от мира материальных ценностей ещё при жизни? То, что ему удалось избежать соблазнов этого мира? Или достижение духовной свободы и независимости? Или то, что он не будет понят как мыслитель?.. Пожалуй, он имел в виду сразу несколько смысловых вариантов, предоставив потомкам безуспешно разгадывать головоломку.

Непростой смысл философских и морально-этических взглядов Сковороды тоже можно толковать по-разному.

По мнению Зеньковского, понимание мира и жизни складывалось у Сковороды «из религиозной сосредоточенности и постоянного погружения в молитву», а потому он «глубоко чувствует тайную печаль, тайные слёзы в мире». Но разве не проще предположить, что Григорий Саввич выстрадал на собственном опыте и сочувственно воспринял опыт жизни народа, в котором жил и частицей которого оставался?