Практически каждый вечер я включал своей дочери песню «My Sweet Lord». Голос Джорджа Харрисона сопутствовал мне с того момента, когда я впервые услышал эту песню в шестом классе. Мне было все равно, действительно ли он поет о Кришне и имеет ли песнопение в конце какой-то смысл. Для меня «My Sweet Lord» была одной из самых трансцендентных песен, созданных человечеством. Харрисон написал песню о том, как он хочет увидеть лицо бога, и не побоялся выпустить ее на коммерческое радио. Казалось, что Иисус читал проповедь, стоя среди ростовщиков, заполонивших храм. О страстном желании в голосе Харрисона было больно размышлять. Он больше всего на свете хотел быть рядом с Господом. И теперь его мечта исполнилась.

Часами сидя в темноте, я много думал о Боге и о том, что значило для меня это слово. Меня не интересовала версия, которую монахини пытались вбить мне в голову во время чтения катехизиса. Бородатый мудрец, обрекающий людей на вечное пламя ада? В таком случае он был похож на озлобленного старика, живущего в доме на окраине и осыпающего проклятиями всех, кто был с ним не согласен.

Когда я видел, как моя дочь обхватывает ручкой палец своей матери, я верил в Бога. Исполняя дочери красивые песни сиплым голосом, я словно молился. Когда мы с Джунипер окунались в детскую книгу, где продолжали жить образы ее маленьких братьев, мы все общались друг с другом.

«Мир состоит из противостояния порядка и хаоса», — однажды сказал математик в интервью «Нью-Йорк таймс». Каждый день и каждый час силы хаоса заявляли о своих правах. Торнадо спускались с неба и разрушали дома престарелых. Раковые клетки процветали внутри здоровых детских организмов. Черные дыры поглощали галактики. Темная энергия, невидимая в телескопы НАСА и непонятная ученым, нажимала на педаль газа, двигаясь в сторону расширения Вселенной, толкая нас в вакуум.

В темноте палаты Джуни и при свете солнца за ее пределами истории оставались для меня лучшей защитой от хаоса.

Я замечал это каждый раз, когда заходил в отделение интенсивной терапии, где все время звучали тревожные сигналы. Песни, которые мы пели, и книги, которые мы читали, помогали нашей семье держаться на плаву. Они успокаивали и вдохновляли нас, давая нам силы жить в те долгие месяцы, когда мы не знали, чем закончится история нашей дочери. Каждый раз открывая новую страницу «Гарри Поттера», мы переносились к другим впечатлениям и другим жизням, которые отдаленно были похожи на наши. Эти истории позволяли нам троим представить себе наше будущее после больницы. Они убеждали нашу дочь в том, что она не одна.

Любимой песней Джунипер была «Waitin’ On a Sunny Day». Однажды я прочел интервью, в котором Спрингстин сказал, что не считает эту песню наиболее изысканным своим творением. Однако она делала то, что должна была: заставляла людей подняться с места. К тому же в ней было то постепенное нарастание звука, которое мне всегда особенно нравилось. Когда мы включали ее, уровень кислорода в крови Джуни всегда поднимался, ведь она никогда еще не чувствовала солнца на своей коже.

Эта песня была о мужчине, который ждал, когда его любимая вернется домой. В ней описывалась неизбежность тяжелых времен и сила любви, способная преодолеть все препятствия. Образы, содержащиеся в стихах, описывали явления, с которыми наша дочь еще никогда не сталкивалась: капли дождя на коже, лающая вдали собака, гудок фургона с мороженым на пустой улице, тиканье настенных часов, ночь, сменяющая день.

Спрингстин не знал мою маленькую девочку, но он запустил свою песню в эфир, а оттуда она попала в постоянную тьму мира Джунипер, в инкубатор, внутри которого она была заточена. Когда я нажимал на кнопку «воспроизвести» на своем телефоне, она слышала его голос — голос, который сопровождал меня большую часть моей мрачной жизни. Он создал мир новых впечатлений для моей дочери. Каждый раз он обещал ей то, что я обещать не осмеливался. Однажды она найдет способ выбраться отсюда.

Не волнуйся, мы найдем способ.

Не волнуйся, мы найдем способ.

Однажды в конце июня в палату, где я сидел рядом с Джунипер, ворвалась Келли. Кларенс Клемонс, легендарный саксофонист из группы Спрингстина, скончался в возрасте шестидесяти девяти лет от перенесенного за несколько дней до этого инсульта. Мы с Келли выразили сожаление, что Джуни никогда не услышит, как Кларенс исполняет свое долгое гипнотическое соло в «Jungleland». В тот день я включил ей эту песню, и, пока мы слушали, голова Келли лежала у меня на плече. Мы не подпевали.

В это время Джунипер лежала очень спокойно. И наблюдала за происходящим своими черными глазами.

За те месяцы, что Джунипер провела в отделении интенсивной терапии, дети полудюжины наших друзей успели побывать в этой больнице: им лечили сколиоз хирургическим путем, удаляли воспаленный аппендикс, обследовали сердце.

Однажды у стойки администратора мы представились дочери нашего бухгалтера. Даниэль и ее муж все еще были шокированы новостью о том, что их сыну, рожденному с синдромом Дауна, требовалась операция. Их лица были изможденными, но радостными.

— Мы дождаться не можем, когда заберем его домой и окружим любовью, — сказал муж Даниэль.

Я навестила малыша Джека в его палате, украшенной приветственными плакатами и заставленной книгами.

— Вы уже можете держать Джунипер на руках? — спросила Даниэль.

— У меня давно не было такой возможности, — ответила я.

Даниэль схватила Джека и тут же положила его мне на руки.

У Джека были мягкие щечки, дыхание и волосы. Он был значительно крупнее Джунипер, с пухлыми детскими ручками и сладкими складочками на шее. Его родители не знали, что у него синдром Дауна, пока он не родился. Для них это не имело никакого значения. Я завидовала им. Он был чудесным. Врачи предупреждали нас, что Джунипер, возможно, останется инвалидом. Мы думали о том, чтобы позволить ей умереть, лишь бы она не мучилась. Почему мы так страдали, когда родители Джека казались такими счастливыми?

Многие из нас совершенно спокойно относятся к детям с синдромом Дауна, однако не так давно все было совершенно по-другому. В 1989 году в Индиане родители младенца с синдромом Дауна не дали согласия на операцию на пищеводе, которая спасла бы ему жизнь. Этот случай привлек общественное внимание, и хирург заявил, что отказ от лечения в связи с его умственной неполноценностью приравнивается к жестокому обращению с ребенком. Случай малыша До дал повод врачам, больницам и родителям переоценить свои взгляды на качество жизни.