Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И как ее звали?
– София Акрами.
Его единственный глаз сверкнул.
– Пустынная колючка благоденствует, а весенний цветок скоро увядает. Такое изящество, такое достоинство и такая трагедия!
Я присел рядом со стариком.
– Вы были знакомы с моей матушкой?
– Разумеется, – ответил нищий. – Мы с ней часто беседовали после занятий. Когда мы виделись с ней в последний раз, экзамены у студентов подходили к концу, лил дождь, и мы съели с ней по куску миндального пирожного с медом и выпили чаю. Беременность удивительно шла ей. Никогда не забуду слов, сказанных ею в тот день.
– И что это были за слова?
На все расспросы о матушке Баба отделывался двумя-тремя словами, вроде «она была замечательная женщина». А мне всегда хотелось подробностей: чем отливали ее волосы на солнце, какое мороженое было ее любимое, какие песни она напевала про себя, обкусывала ли она ногти? Память о супруге Баба забрал с собой в могилу. Может быть, одно упоминание о ней пробуждало в нем чувство вины и его начинала мучить совесть за то, что он сотворил вскоре после ее смерти? Или же утрата была слишком велика и липшее слово причиняло невыносимую боль? А может, сошлись обе причины?
– Она сказала: «Мне так страшно». А я спросил: «Чего вы боитесь?» И она ответила: «Я слишком счастлива, доктор Расул. Такое счастье не к добру». «Почему?» – спросил я. И она сказала: «Как только дашь людям то, чего они от тебя ждут, блаженство закончится. Тебе просто не позволят больше радоваться». «Зачем же вы так?» – возмутился я. – Гоните от себя глупые мысли».
Фарид тронул меня за плечо:
– Нам пора, Амир-ага. Я отмахнулся от него.
– А что еще она говорила?
Черты лица попрошайки смягчились.
– Если бы я помнил! Ваша матушка скончалась много лет тому назад, а память у меня стала такая же дырявая, как эти стены. Простите меня.
– Может, придет на ум какая-нибудь мелочь, все равно что.
Старик улыбнулся:
– Постараюсь вспомнить. Обещаю. Приходите ко мне попозже.
– Огромное спасибо, – от всего сердца поблагодарил я.
Еще бы. Теперь мне было известно, что матушка любила миндальные пирожные с медом и что однажды она сказала: «Я слишком счастлива». И узнал я все это от чужого оборванного старика на улице.
Невероятное совпадение. Но мы с Фаридом не проронили об этом ни слова, когда шли обратно к своей машине. Мы твердо знали: в Афганистане, а уж особенно в Кабуле, такое стечение обстоятельств в порядке вещей. Баба частенько говаривал: «Оставь двух совершенно незнакомых афганцев на десять минут одних, и они сочтутся родственниками».
Старик остался сидеть на ступенях разрушенного войной здания. Удалось ли ему вспомнить еще что-нибудь о маме, мне не суждено было узнать. Больше мы с ним так и не увиделись.
Новый приют – похожее на казарму невысокое строение с рябыми стенами и забитыми досками окнами – отыскался в северной части Карте-Се, на берегу пересохшей реки Кабул. По пути Фарид сказал мне, что этот район очень сильно пострадал от военных действий. Выйдя из машины, я убедился в этом воочию. Сплошь изрытые воронками улицы, полуразрушенные брошенные дома и развалины. Разбитый телевизор торчал из груды щебня, поодаль ржавел остов автомобиля, на уцелевшей стене красовалась надпись «Да здравствует Талибан!».
Нам открыл худенький плешивый человечек с неопрятной седой бородой. Поношенный твидовый пиджак, крошечная тюбетейка, очки с треснувшими стеклами на кончике носа, бегающие черные глазки.
– Салям алейкум, – приветствовал он нас.
– Салям алейкум. – Я показал ему фотографию. – Мы разыскиваем этого мальчика.
Человечек в очках едва взглянул на снимок.
– К сожалению, я никогда его не видел.
– Эй, дружок, ты бы хоть на фото посмотрел, – вмешался Фарид. – А то неудобно получается.
– Пожалуйста, – добавил я.
Человечек взял у меня фотографию и поднес поближе к глазам.
– Извините. Я знаю в лицо каждого воспитанника, но этот ребенок мне незнаком. Простите, у меня масса дел.
И он захлопнул калитку и задвинул засов. Я забарабанил в дверь:
– Ага! Ага, прошу тебя, открой. Мы не сделаем ему ничего плохого.
– Я же сказал вам, его здесь нет, – последовал ответ. – Сделайте милость, уходите.
– Дружок, мы не талибы, – негромко, но отчетливо произнес Фарид. – Мы хотим забрать мальчика в безопасное место.
– Я приехал из Пешавара, – убеждал я. – Мой друг знаком с американцами, у которых приют для детей-сирот.
Человечек стоял за калиткой и слушал, это точно. Колебался, что ли?
– Я дружил с отцом Сохраба, – распинался я. – Его звали Хасан. Имя матери мальчика – Фарзана. Свою бабушку он называл Саса. Он умеет читать и писать. И он хорошо стреляет из рогатки. Ага, есть надежда вытащить мальчика из этого кошмара. Прошу вас, откройте.
Тишина.
– Я – его дядя.
Заскрежетал засов, калитка приоткрылась. Черные глаза смотрели то на меня, то на Фарида.
– Вы ошиблись только в одном.
– В чем же это?
– По части рогатки он настоящий мастер. С ней он неразлучен. Рогатка всегда у него за поясом.
– Заман, директор детского дома, – представился человечек. – Прошу в мой кабинет.
Мы прошли сквозь толпу босоногих детишек, сгрудившихся в темном замызганном коридоре, миновали ряд комнат с земляным полом, едва прикрытым вытертыми коврами. Окна были заслонены кусками пластика вместо занавесок, плотными рядами стояли голые железные кровати, часто даже без тюфяков.
– Сколько сирот здесь живет? – спросил Фарид.
– Около двухсот пятидесяти. Куда больше, чем мы можем принять. Но они не все сироты. Многие остались без отца, а матерям нечем их кормить, ведь талибы запрещают им работать. И они приводят детей сюда. Со всей округи. – Он печально развел руками. – Здесь лучше, чем на улице, но ненамного. Это ведь нежилое здание – здесь когда-то был склад ковров. Водогрея нет, и колодец высох. – Директор понизил голос: – Сколько раз я просил у талибов денег, чтобы выкопать новый колодец! А они и не почесались. Только теребят свои четки и бормочут, что у них нет средств. Нету – и все.
Заман указал на длинные ряды кроватей:
– Нам не хватает коек и не хватает тюфяков. Хуже того, у нас и одеял мало. – Директор показал пальцем на девочку, которая вместе с двумя другими прыгала через скакалку. – Видите ее? Прошлой зимой мы укрывали несколько детей одним одеялом. Ее брат простудился и умер.
Мы шли по бесконечному коридору.