В Сен-Тропе Поль Синьяк купил виллу «Ла Юн», а потом еще и домик поменьше «Ле Сигаль». В 1908 году в дверь виллы позвонили три молодых художника – Андре Дюнуайе де Сегонзак, Жан-Луи Буссиньоль и Люк-Альбер Моро. Синьяк поселил их в «Ле Сигаль». Художники посещали в Сен-Тропе старенькое кафе «Фредерик», с диванчиками, обитыми потертым бархатом, и столиками из белого мрамора. Возникла так называемая средиземноморская художественная школа, к которой позже присоединились Матисс, Боннар, Марке, Камуан, Лебаск, Манген.

В 1906 году шестидесятилетний Огюст Ренуар купил в О-де-Кань усадьбу «Колетт» с оливковой рощей и построил себе простой домик, окруженный розовыми кустами. Мэтр поселился там с женой и тремя сыновьями, а также со своими моделями, чьи лица и тела он увековечил гениальной кистью: крепкой крестьянкой Большой Луизой и няней Габриэль. Самая юная из трех его натурщиц, Деде, приезжала из Ниццы на трамвае. В «Колетт» бывали Клод Моне, Одилон Редон, Дерен, Модильяни, Роден, Майоль и торговец картинами Дюран-Рюэль, первым поверивший в талант Ренуара.

Художники, жившие на Лазурном Берегу, в летнее время были здесь почти единственными «чужаками». Отели в это время пустели, виллы казались мрачными и унылыми, владельцы магазинов оспаривали друг у друга скудную клиентуру – сторожей безлюдных имений. Закрывались театры и казино.

Сигналом к началу курортного сезона было обычно открытие знаменитого казино в Монте-Карло. В 1891 году принц Альбер I отделил театр от казино. На премьеры опер Вагнера, Гуно, Пуччини, Массне, Сен-Санса попадали лишь знаменитости. В этой золоченой клетке, наверное самом удачном архитектурном творении Гарнье, спектакли ставили с невероятной роскошью, ведущие певцы получали громадные гонорары – две тысячи франков за вечер платили Патти, Шаляпину, Саре Бернар. Такие расходы стали возможны благодаря игорному дому, прибыли от которого кормили все княжество.

5 марта 1899 года в два часа двадцать минут ночи жители коммун, расположенных по соседству с пороховым заводом Лагубран (в четырех километрах от центра Тулона), проснулись от ужасающего грохота. Стены домов дрожали, как при землетрясении. Громовые раскаты и воздушная волна докатились до Ниццы. От порохового завода осталась лишь воронка диаметром сорок метров и глубиной пятнадцать метров в центре. Рабочих на заводе не оказалось. От взрыва погибли жители ближайших домов – семьдесят человек.

Несколько дней о лагубранском взрыве говорил весь Берег, затем жизнь вернулась в привычное русло летней летаргии, отдыха после зимы. Военная гроза была еще далеко. 12 марта 1907 года несколько взрывов потрясли броненосец «Йена», стоявший на ремонте в доке тулонского арсенала. На рейд обрушился дождь шрапнели, громадные куски обшивки разлетелись на расстояние до пяти километров. Первый взрыв произошел в час пополудни; в пять часов стодвадцатиметровый броненосец, громада из раскаленной стали, продолжал гореть. Пожарные и жандармы едва сдерживали сбежавших зевак: «Не подходите! Могут взорваться еще несколько пороховых погребов!»

С пожаром удалось справиться лишь после того, как другой броненосец, «Патри», пушечным залпом выбил ворота сухого дока. Сто восемнадцать погибших, тринадцать пропавших без вести. На похороны прибыл президент Французской республики.

С мая 1896 года на борту военных судов произошло по крайней мере пять взрывов, не считая множества смертельных случаев во время стрельб. На суше, кроме катастрофы на заводе Лагубран, взрывы со смертельными исходами и увечьями имели место еще на шестнадцати пороховых заводах. В то время во Франции производился и использовался бездымный, белый порох. Он резко повысил эффективность стрельбы и вытеснил черный порох. Но если его хранили без соблюдения строжайших предосторожностей, он разлагался и происходило самовозгорание. После катастрофы с «Йеной» несколько комиссий пришли к выводу, что белый порох сам по себе не является причиной взрывов. Эксперты пороховой службы заявили, что взрыв произошел из-за небрежного, без соблюдения предписанных мер предосторожности хранения пороха на борту броненосца.

25 сентября 1911 года в пять тридцать утра произошло самовозгорание в пороховых погребах броненосца «Либерте», стоявшего на якоре на тулонском рейде. Команда заняла свои места согласно пожарному расписанию, хотя огонь уже распространился по нижним палубам, батареям и верхней палубе. Матросы, которые бросились было в море, по приказу офицеров вернулись обратно. Началась борьба с пожаром. В пять пятьдесят три из носовой части броненосца вырвался огненный фонтан. Взрыв был невероятной силы. Броневая обшивка обрушилась на другие броненосцы, причиняя громадные разрушения на расстоянии до восьмисот метров. Дым скрыл все вокруг в радиусе до шестисот метров. Мелкие суда вокруг броненосца смело, словно пыль. Когда дым рассеялся, глазам открылся огромный бесформенный остов из черного дымящегося железа.

Двести восемьдесят убитых, сто тридцать шесть тяжелораненых. Президент Фальер, который в свое время следовал за гробами жертв с «Йены», прибыл в Тулон, чтобы присутствовать на новой траурной церемонии. Напряжение было таково, что чей-то крик: «Бомба! Спасайся кто может!» – вызвал панику. Траурное шествие оказалось нарушенным, нескольких человек затоптали насмерть.

В газетах вначале появились те же комментарии, что и после взрыва «Йены» и Лагубрана. Эксперты пороховой службы отрицали любую возможность самопроизвольного взрыва. По их мнению, причины драмы крылись в небрежном хранении пороха и несоблюдении необходимых мер предосторожности. Боевые качества белого пороха придали ему в глазах ответственных чиновников некий оттенок божественной неприкосновенности. Заявить, что он опасен, – это отдавало святотатством.

В конце концов специальной комиссии поручили составить доклад для Национального собрания. В нее вошли главный инженер морской артиллерии и шесть офицеров флота, в том числе капитан первого ранга Шверер, выдающийся артиллерист, которого полностью поддерживал министр военно-морских сил Делькассе. Доклад Шверера, представленный в марте 1912 года, содержал обвинения против пороховой службы, чья беспечность и недобросовестность были наконец разоблачены. Но потребовалось еще два года, чтобы заменить на борту военных судов порох взрывчатым веществом, которое, прежде всего, не убивало тех, кто им пользовался.

В начале августа 1914 года Лазурный Берег изнывал от чудовищной жары. Вдруг над сожженными солнцем полями разнесся звук набата, а в Тулоне ухнула пушка арсенала; затем раздался второй залп, потом третий… Залпы извещали не об очередном взрыве. Началась мировая война, но никто не хотел этому верить… На следующий день тулонцы вышли полюбоваться на парад военных кораблей. Это было незабываемое зрелище. Поезда, испещренные надписями мелом «На Берлин!», «Поезд удовольствий на Берлин!», отходили от вокзалов крупных южных городов. Англичане – но не все, ибо в их стране не существовало всеобщей воинской повинности, – тоже садились в поезда, идущие на север. В конце концов жизнь вернулась в обычное русло, если не считать плохих вестей, траура, отсутствия многих мужчин. Фронт казался далеким.

Фронт казался еще более далеким жителям острова Мальта. Мальтийский архипелаг (Мальта, Гоцо – крохотный островок, лежащий поблизости от нее, – и несколько других) входил в Британскую империю. Английский флот царил на семи морях, в Средиземном море его поддерживала бо́льшая часть французского флота; Германия на этом море военных судов практически не имела, а австрийский флот, как вскоре выяснилось, и не собирался покидать свое убежище в Которе (черногорское побережье Адриатики). Линейные корабли французского и английского флотов подходили туда для обстрела австрийских судов. Крейсеры обеих наций блокировали пролив Отранто, соединяющий Адриатическое и Ионическое моря, бороздили и патрулировали все Средиземное море. Военные корабли союзников заходили на Мальту за углем, для очистки котлов, замены котельных труб. Французские и английские матросы в увольнительной бродили, обнявшись, по крутым улочкам Валлетты, заходили в бары, где часто засыпали, уронив голову на руки, – не от спиртного, а от усталости. Люди выматывались от бесконечной патрульной войны без боев, тем более что суда того времени были лишены самых элементарных удобств для команды.