С тех же позиций подходит Лютер и к свободе толкования Писания. «Романисты» «установили правило, по которому никто, кроме папы, не имеет права толковать Священное Писание». Если же под давлением обстоятельств папа все же соглашается на созыв собора, то требует от князей (как всегда, выступающих в роли жертвы) присяги на верность. «Если действия папы противоречат Писанию, наш долг — прийти на помощь Писанию, уличить папу и вынудить его к повиновению». Но как же его вынудишь, если он уверен в своем праве? Ничего, рыцари поймут: «мечом»! Вот так, стоит заменить толкователя Библии, и в роли жертвы окажется совсем другое лицо. И всем будет хорошо. Лютер будет счастлив, потому что окажется, что он всех переспорил, рыцари будут довольны, когда избавятся от папы.

Всего несколькими днями раньше, сочиняя ответ Гуттену, Лютер отказывался прибегнуть к мечу, но теперь, обращаясь ко всей немецкой нации сразу, он видит в нем лучшее средство борьбы. «Римляне запугали нас и внушили нам неуверенность в собственных силах. Но и они такие же люди, как все, и они склонятся перед силой меча, лишившись права толковать Писание». Поскольку же сами они не торопятся исполнять что положено, «пора народу и светской власти сказать свое слово, нимало не заботясь об угрозе отлучения... Пробудись же ото сна, милая Германия!»

Вся заключительная часть его речи, обращенная к папе, на самом деле была призывом к верному дворянству, которое отныне внимало ему, как новому Пророку: «Прислушайся же, папа, к моим словам, ибо ты не Преосвященный, но Великогрешный! Пусть же Бог с небесной высоты побыстрее разрушит твой престол и отправит тебя в бездну ада! Кто дал тебе право возноситься над Богом, предавать поруганию Его заветы и учить христиан, в особенности христиан немецкой нации, чье благородство, верность и постоянство прославляют все историки, кто дал тебе право учить их предательству, клятвопреступлению, измене, коварству и вероломству? Господи Христе, молю Тебя, опусти же взор Твой к земле! Явись на Страшный суд и разори укрывшееся в Риме гнездо диавола! Ибо на этом престоле сидит тот, про кого говорил Павел, что он вознесется над Тобой, воссядет в Твоей Церкви и станет подобен Богу, он, великий грешник и сын погибели!»

Работая над составлением этой прокламации, Лютер окончательно сформировал ту часть своего учения, которая касалась духовенства. Папа ничем не отличается от прочих людей, потому что он не в состоянии опровергнуть его, Лютера; следовательно, он не имеет никакого права подвергать его осуждению. Епископы, в свою очередь, также ничем не отличаются от прочих людей, потому что они не в силах заставить его отречься от своих идей. Снова его позиция совпадает с позицией рыцарей: чтобы лишить духовенство юридических и политических прав, в первую очередь следует свести на нет их духовное право, доказать, что их авторитет не имеет основания. «Кто-то выдумал, — поясняет Лютер внимающим ему дворянам, — что папа, епископы, священники, монахи составляют особое сословие, именуемое духовным; что князья, сеньоры, ремесленники, крестьяне составляют другое сословие, именуемое светским. Эти хитроумные рассуждения — чистой воды лицемерие. Не верьте им и не робейте перед ними, ибо каждый христианин принадлежит к духовному сословию». Только благодаря крещению мы переходим в состояние чистоты, напротив, посвящение в сан ничего не прибавляет и ничего не убавляет. Следовательно, «все мы в равной мере священники». Поэтому в обличении любого духовного лица, будь то сам папа, нет никакого святотатства: «Светская власть дана от Бога, чтобы карать злодеев и защищать праведников, значит, действие этой власти должно распространяться на весь христианский мир без исключения; никто — ни папа, ни епископы, ни кюре, ни монахи, ни монахини, ни кто бы то ни было — не может быть свободен от этой власти». Для рыцарей эти слова прозвучали сигналом. Злодеи названы поименно, теперь осталось только судить их праведным судом.

Обращение «К немецкой нации» отличалось такой широтой тематики, такой ловкостью построения, таким знанием человеческой психологии, что эффект, произведенный им в Германии, оказался подобен зову военной трубы. Позже автора осыпали множеством упреков: дескать, и композиция неудачная, и стиль не отработан, и текст изобилует неуклюжими оборотами. Но разве все это имело значение? Более того, будь обращение написано на высшем литературном и научном уровне, разве достигло бы оно своей цели? В лучшем случае им бы восхитилась пара-тройка гуманистов, оно согрело бы сердце кое-кому из склонных к инакомыслию философов, но уж никак не стало бы исполненным беспощадной ярости призывом ко всем и каждому.

Книга увидела свет в середине августа. Мильтиц успел заранее сообщить в Рим о готовящейся акции, и оттуда курфюрсту пришло строгое предупреждение. Штаупиц и Ланг хором умоляли Лютера подождать печатать рукопись. «Слишком поздно! — торжествовал тот. — Из-под прессов уже вышло четыре тысячи экземпляров!» И с невинной кротостью добавлял: «Если я в чем и согрешил, теперь остается только молиться». О чем молился Лютер, мы не знаем, зато знаем, что он немедленно направил императору письмо, в котором уверял, что книгу отдали в печатню без его ведома. Карл V, гораздо более осведомленный, чем это мог предположить Лютер, разорвал его письмо на мелкие клочки. Сам курфюрст забеспокоился и заставил своего протеже сыграть очередной тур двойной игры, в результате чего на свет явилось небольшое по объему сочинение «Причащение», в котором Лютер клятвенно заверял католическую Церковь в своей нижайшей ей преданности.

Одновременно вместе с печатником Мельхиором Лоте-ром, переехавшим в Виттенберг из Лейпцига, он готовил к публикации второе издание своей книги, существенно переработанное, но отнюдь не в духе «Причащения», а именно в том духе, какого ожидали от него князья и который отвечал его собственным устремлениям. Всего несколько дней спустя (об авторском и издательском праве в эту пору еще и не слыхивали) взрывоопасная книга уже вовсю печаталась в Лейпциге, Эрфурте, Нюрнберге, Франкфурте, Аугсбурге, Базеле, Хагене. За считанные недели она разошлась по всей Германии. Дворяне находили в ней отклик своим мечтам о независимости от римской гегемонии, в сердцах бюргеров она оживила надежду самостоятельно распоряжаться своими деньгами, недостойные своего звания монахи предвкушали возможность безнаказанно покинуть монастыри. Нужда в широкомасштабной проповеди отпала сама собой: Германия и так уже стала лютеранской.

Разумеется, оставались и приверженцы католического учения, бесстрашной плотиной вставшие на пути вздымавшейся волны. Экк выпустил книгу, написанную по-немецки, рассчитывая перенести место схватки на территорию противника, однако его рассуждения слишком отдавали высокоумным богословием. Эмзер буквально по косточкам разобрал учение Лютера, доказывая, что каждое из его утверждений является ересью, он же обратил внимание на принципиальную разницу между законностью учреждения и практическими злоупотреблениями как делом рук человеческих. Все это немецкие дворяне знали и без него, но в том-то и дело, что их в первую очередь волновал вопрос свержения учреждений. К счастью для католичества, на арену борьбы вступил новый ее участник — народный проповедник и монах-францисканец Томас Мюрнер. Он ринулся в бой, вооружившись всем арсеналом противника: иронией, обращением к слушателю, смешными сравнениями, пренебрежением к аргументам оппонента. Он предостерегал дворян против союза с человеком, покусившимся на высшую власть. Сегодня вы все хотите стать священниками, говорил он, а что, если завтра каждый захочет стать князем? Книга Мюрнера вышла в Страсбурге в декабре, но первое издание стало и последним. Немцы не желали больше никого слушать. Они жаждали лютеранства.