Сооре, местечке, давшем название этому сражению. В длинном письме к Подевильсу король отдал должное австрийским войскам. Он недооценил предприимчивость неприятеля и позволил крупным силам противника незамеченными приблизиться к его западному флангу на опасную дистанцию. Фридрих мог бы также сделать себе замечание за то, что с самого начала не занял возвышенность Granerkoppe. А потом прусская армия сделала все как надо — ее выучка, дисциплина, сплоченность выше всяких похвал. Инициатива, проявленная низшими по чину командирами, подготовленными Фридрихом, была великолепна. Победа, говорил король, стала в меньшей степени результатом командования, она полностью зависела от качества самой армии. Под Соором он попал в неприятность, но армия вытащила его из нее, хотя в письме к Подевильсу есть совершенно справедливые слова, что его «promptitude et courte résolution»[118] тоже чего-то стоили! Как бы ни превозносил Фридрих свои войска, его убежденность и уверенность в себе теперь были непоколебимы. В том же письме он говорит, что это сражение объясняет замечание Георга II, брошенное австрийскому министру в Лондоне: король Пруссии способен больше сделать за один день, чем Карл Лотарингский за шесть недель. Ангальт-Дессаускому король написал: «Наши люди, и кавалерия, и пехота, überwindlich!»[119] «Если теперь паши переговоры не пойдут хорошо, то они уже никогда не пойдут», — сказал он Подевильсу.

Личный багаж Фридриха был захвачен неприятельским разъездом, как он сказал, из-за халатности ответственного офицера. Его шифры были похищены и раскрыты. В связи с этим он поспешно написал инструкцию но соблюдению безопасности переписки. Король очень переживал из-за исчезновения любимой гончей суки Бихе. Он любил Бихе, а та его.

К утрате одежды, палаток, походной мебели, серебряной посуды и музыкальных инструментов Фридрих отнесся философски. 2 октября он написал Фредерсдорфу, что потерял все и ему нужно получить от казначея, Коннена, 10 000 талеров. Фредерсдорф вел личные дела короля, в том числе передавал его инструкции и пожелания всем придворным должностным лицам. Официальные лица, занятые дворцовым хозяйством короля, носящие звучные титулы — Смотритель Двора, Шталмейстер, Кастелян, — все как один находились под надзором одного-единственного человека, Михаеля Габриеля Фредерсдорфа, который назывался просто Первым Камердинером и личным секретарем. Он был влиятельным человеком и незаменимым другом короля. Фридрих писал ему о своем здоровье, частенько высмеивая врачей («Grosse Idioten!») и сочиняя собственные грубоватые теории но медицинским вопросам. В случае малейшего нездоровья самого Фредерсдорфа Фридрих проявлял трогательную заботу: «Gott bewahre Dich und mache Dier wieder gesundt [sic]»[120]. Переписка между ними но большей части касалась болезней и денег, а также личных дел.

Рассказывая Фредерсдорфу о потерях, он первым делом упомянул об утрате своих лошадей, Анны-Марии и Чемпиона, затем перешел к членам свиты, кабинет-секретарю, шифровальщику, личному доктору, которые все еще числились пропавшими; потом привел несколько имен погибших, в том числе двух генералов, Бланкенбурга и Бредова. Король также упомянул погибшего свояка с пугающим безразличием — «Не велика потеря», — что отражает его нелюбовь к жене. Фридрих умел маскироваться — и часто делал это очень элегантно — дипломатичными и изысканными комплиментами. Однако он никогда не поступал так в отношении близких и не скрывал своих истинных чувств. По этому поводу — что необычно — королева с горечью сказала младшему свояку, Фердинанду, которому было всего пятнадцать лет: «Я привыкла к его манерам, но когда один из моих братьев умер у него на службе, такое поведение слишком жестоко!» Неделей позже Фридрих написал короткое и чуть более теплое письмо: «Он был смельчаком. И я удивляюсь, что его не убили много раньше».

6 октября Фридрих возобновил марш на север, в сторону Силезии, и 19 октября его армия пересекла границу. Находясь на поле боя, он, помимо всего прочего, запросил письмом у Фредерсдорфа нюхательного табака. Король употреблял большое количество любимого испанского нюхательного табака, настолько обильно просыпая на себя, что его одежда, особенно когда он состарился, часто была вся в табачных пятнах. А Бихе не умерла. Через несколько дней, после множества тревожных запросов похитители вернули ее в лагерь Фридриха в нескольких милях к юго-западу от поля боя и без шума доставили в его ставку под Ротенбургом, когда король, ничего не подозревая, сидел в одиночестве и писал письма. Бихе кинулась к столу и положила лапы ему на плечи, и его увидели плачущим.

Фридрих внимательно наблюдал за действиями британского правительства в связи с Ганноверской конвенцией, которая теперь была ратифицирована. Ему обещали субсидии из Лондона, и он в конце октября стал настаивать, чтобы их выплатили на целый год вперед. Пока было незаметно, что мирные усилия Британии возымели какое-либо влияние в Вене. Фридрих всячески демонстрировал добрые отношения с Лондоном. Он предложил 6 прусских батальонов для борьбы с якобитским восстанием. Эти войска должны использоваться только на территории Британии. Они вернутся в Германию, когда потребность в них иссякнет. Если их численность покажется Георгу II недостаточной, то Пруссия может послать значительно больше. Однако Фридрих вообще не мог послать никого, пока не установлен мир с Марией Терезией, — вполне недвусмысленный нажим на Лондон.

Между тем Фридрих знал от своих людей в Париже, насколько болезненно там воспринята Ганноверская конвенция. Он попытался апробировать идею о возможном мире между Францией и Британией, который изолировал бы Австрию, хотя и знал, что шансы на это ничтожны. Существовал якобитский фактор, а также франко-британское противоборство на далеких континентах, которое все больше будет выступать определяющим моментом на протяжении столетия. На его собственных границах надежды на ослабление напряженности, казалось, почти не было. Прусский король понял, что австрийцы не согласятся окончить военные действия, несмотря на его победы под Гогенфридбергом и Соором. Русская императрица обязалась поддержать Саксонию против него, если она подвергнется нападению. Таким образом, Фридрих оказался перед лицом двух непримиримых женщин.

Шведский посланник в Саксонии на самом деле был агентом Фридриха в Дрездене. Он обо всем сообщал шведскому посланнику в Пруссии, а у того были прекрасные связи при прусском дворе. Фридрих вернулся в Берлин в конце октября и узнал из этого и других падежных источников, что Мария Терезия, вовсе не собираясь уступать давлению Лондона и не замечая настоятельных сигналов о необходимости поисков мира, поступавших с полей сражений, готовилась к зимней кампании. Ее планировали начать из Саксонии. Она должна была поставить под угрозу коммуникации прусских войск в Силезии и Богемии. В случае удачных действий и сам Бранденбург мог оказаться в опасности. И вот в начале ноября 1745 года Фридрих получил информацию, что австро-саксонская армия движется в северном направлении из Лусатии, района Саксонии вокруг Горлица