врага. Идеологические штампы, освоенные нормы общежития, фундированные религиозной культурой практики осмысления смерти, формируют основания для оценки и рефлексии. Однако то, что в мирной жизни казалось самоочевидным, не требующим специального размышления, теперь требует пересмотра. «Перед этим взглядом распадается наследуемый по традиции состав норм, распадается на то, что может быть оправдано, исходя из принципов, и то, что обладает еще лишь фактической силой. Исчезает сплав действенности и социальной значимости, характерной для жизненного мира».[462] Происходит дистанцирование от сложившегося жизненного мира, и человек осознает потребность подвергнуть рефлексии происходящие события в контексте персонального ценностного порядка, каковой может быть заново определен. Опыт такого определения, изначально побуждаемый необходимостью осмыслить событие смерти, находит отражение в рефлексивных документах участников военных конфликтов. Изучение этих текстов позволяет выявлять ситуации морального выбора, обнаруживающие травматичную и тревожащую авторов неочевидность ценностных ориентаций, а также многообразие культурных контекстов на это влияющих.

При этом, конечно, есть существенная разница между письмами, написанными во время военных действий, и теми воспоминаниями, которыми делятся участники военных событий спустя много лет. Письма (даже несмотря на то, что их авторы знают о военной цензуре) нередко отражают более непосредственно реакции на военные события, опыт осмысления возможной, близкой гибели. В данном случае, как убедительно показывают составители сборника «ХХ век: письма войны»,[463] можно видеть, с одной стороны, глубоко личные переживания, которые авторам очень трудно выразить, с другой — попытки освоить в оправдании смерти доминирующие идеологические штампы, реконструировать практики религиозной культуры.

Возвращение в современных воспоминаниях к событиям военного времени происходит под влиянием имеющихся политик и практик памяти, которые задают не только дискурсивные формы, но и предлагают моральные стандарты должного. То есть участники войны смотрят другими глазами и пишут другими словами, заново подвергая рефлексии пережитые события. Вместе с тем в этих документах нередко проявляется стремление рассказать, как все происходило на самом деле, поделиться тем, что скрывалось по идеологическим причинам, и поэтому иногда такие рассказы более откровенны, чем письма.

В том, что касается воспоминаний российских участников военных событий в Афганистане и в Чеченской Республике,[464] то немаловажным фактором, влияющим на рефлексию, является статус этих конфликтов. Мобилизованные когда-то помогать и спасать, сражаться за правду и правое дело, сегодня ветераны «Афгана» и «Чечни» вынуждены столкнуться с неоднозначной оценкой смысла понесенных потерь, целей и итогов этих военных конфликтов. Это в определенном смысле травма, которая побуждает в равной мере как говорить об этих войнах, так и препятствовать каким-либо публичным дискуссиям. Поэтому, хотя к настоящему времени не так много такого рода воспоминаний опубликованы или репрезентированы в публичном медийном пространстве, они представляют безусловный интерес с точки зрения изучения персонального морального опыта войны.

В данном случае мы обратимся к воспоминаниям лишь одной категории участников указанных военных конфликтов — медицинских сестер. Оказавшийся в Афганистане и Чечне[465] средний медицинский персонал (так на языке документов называют в том числе и медицинских сестер) включал не так много тех, кто получил специальное образование в области военной медицины. По большей части это были обычные молодые медсестры, уже проработавшие какое-то время в больницах. Среди них были хирургические сестры, сотрудницы родильных домов и травмпунктов. Они становились военными так же, как и призванные на войну солдаты, одновременно с ними. Не имея специальной военной подготовки и не готовясь к войне в мирной жизни, они вынуждены были понять и принять страшную реальность войны. По сравнению с теми медицинскими работниками, которые уезжали в Чечню, медсестры, отправляющиеся в Афганистан, вообще были уверены, что их призывают помогать оказывать медицинскую помощь в другой стране, где не хватает врачей. Никто не предупреждал о том, что там идет война. В сегодняшних воспоминаниях медсестры подчеркивают мирный статус своей профессии, однако отмечают, что вынуждены были сами себе отвечать на вопрос: солдат или гражданское лицо. И решение они принимали однозначное — не солдат, хотя и служу, как солдат. В этом решении медсестры сравнивали себя (в нормативном плане) с военными врачами, которые следовали в том числе военному уставу.

Надо отметить, что медицинская этика является разработанной отраслью знания, и в рамках этой области специально изучаются вопросы, связанные

с поведением врачей в боевых условиях. Здесь можно видеть неоднозначность стратегий, предложенных в различных этических кодексах военной медицины, где вопрос о первоочередности медицинской помощи может иметь не всегда однозначный ответ. Если скорейшее возвращение солдат в строй — это залог успеха военной кампании, то не всегда определенным является ответ на вопрос о том, кому помогать в первую очередь при ограниченных ресурсах медицинской помощи. В логике войны — легкораненым, чтобы скорее вернуть их в строй, в логике медицины — тяжелораненым. В мирной жизни — пациент на первом месте, а в военной — главенство этого принципа ставится под сомнение целью войны — необходимостью победить. Поэтому решения, которые принимали врачи, могли вызывать вопросы морального порядка у тех, кто не считал себя военными. Этим, как представляется, также интересны сегодняшние размышления медсестер о событиях прошедших военных конфликтов.

К настоящему времени имеется не так много документов и медийных ресурсов, где можно отыскать воспоминания медицинских работников о войнах в Афганистане и Чечне. Однако региональные общественные организации ветеранов этих военных конфликтов иногда размещают и хранят на своих сетевых ресурсах опубликованные в прессе интервью и дневники. Отдельно стоит отметить, что в 2019 г. вышло специальное издание к 30-летию вывода советских войск из Афганистана — «Милосердие, испытанное войной»,[466] составители которого собрали десятки воспоминаний не только «афганских» медсестер, но и тех, кто побывал на чеченской войне. Указанные материалы уникальны и позволяют, по крайней мере в самом общем виде, судить об опыте и травмах морального выбора участников данных военных конфликтов.

Принципы и нравственные образцы

Отношения врача и пациента отражены в соответствующих кодексах и документах, где также может быть и текст клятвы врача.[467] Поэтому предполагается, что эта категория участников военного конфликта на момент военных действий имеет достаточно очевидные моральные принципы. В 1980-е гг. в СССР кроме клятвы Гиппократа, которую знали и которую произносили студенты медицинских вузов, предполагалось, что медицинские работники (как и все граждане) следуют советской морали (кодексу строителя коммунизма), этике комсомольца и т. п. Модели нравственного выбора медицинских работников были широко репрезентированы в советской художественной культуре. При сдаче вступительных экзаменов в медицинский вуз тема «Образ врача в советской литературе» была довольно часто предлагаемой для написания сочинения по русскому языку. Было достаточно много фильмов, где положительным был