— Что? — выдохнула Даша, которая словно бы и неслышала ни звука, произнесенного им, а потом блаженное, хмельное выражениевытекло из ее глаз, как вытекают слезы счастья. — Государь? Значит, этолишь для государя?..

Она обернулась порывисто, недоверчиво, и Алекс вместе с нейглянул на порог бальной залы... там было пусто, никого там не было!

Полно, да не померещился ли ему ожесточенный юнец в беломпарике? А может быть, это враг рода человеческого, бес-искуситель, принял обликмолодого государя, чтобы вынудить Алекса совершить то, что он совершил, иввергнуть его в пучины греха?

Даша снова оглянулась к нему, и снова надежда зажглась в ееглазах, но тут Алексу уже ничего не оставалось, как приложиться к ее рукепохолодевшими губами и прошипеть тем же змеиным, ядовитым, предательским шипом:

— Прощ-щайте, с-сударыня. Ваш-ш покорный с-слуганавеки! Прощ-щайте!

Он не стал ждать, когда взор ее вновь померкнет, и вышел.

Странное ощущение владело им! Алексу случалось убивать людей— случалось нередко, однако он знал, что делает это если не для вящей славыБожией, как талдычат отцы-иезуиты, так во имя общей единой веры, соединяющейсердца, во имя высшей цели, коя, по бессмертному выражению Николо Макиавелли,оправдывает любые средства, и совесть его отродясь не грызла: заставив человекапроститься с жизнью, он спал, ел, жил спокойно, отчего же именно сейчас впервыевозникло в нем страшное раскаяние, словно впервые отнял у невинного его живуюдушу, отчего именно сейчас он шел — и подавлял желание то и дело поглядывать насвои руки, прятать их стыдливо, как если бы они были обагрены кровью?..

— Что это значит? Как сюда попал флакон с тинктуройморуа? Я полагал, что его украл у меня неизвестный злоумышленник, аоказывается... Извольте объясниться, сударь! — гневно воскликнул Кейт.

Степан Васильевич робко протянул руку и коснулся кончикомпальца ярко-синего, гладко отшлифованного бока. Он не верил глазам, но руки-тоне обманывали...

Тот самый флакон! Как он сюда попал, в самом-то деле? Кейтговорит, его кто-то украл. Ну, понятно: у Кейта украли, а в эту коробкуподсунули.

Но кому это надо было делать? Зачем?! А Кейт смотрит с такимвыражением, словно убежден: да вот сам же хозяин, сам Степан ВасильевичЛопухин, и стибрил драгоценный фиал.

Как? Когда? За каким чертом? Вроде бы не баба он, чтобысобирать хорошенькие безделушки. Это женский пол иной раз душу готовпрозакладывать, чтобы раздобыть какую-нибудь эдакую затейливую вещицу, вонсколько раз Наталья Федоровна вынуждала мужа к непомерным тратам из-за какой-тоерундовины, а не получив желаемого, сначала устраивала рев и вой, а потомисхитрялась-таки добыть это не с помощью законного супруга, а одного из своихобожателей.

О, вот и ответ! Небось Наталья, которая жадно любоваласьэтим флаконом у Кейта, добыла его себе с чьей-нибудь помощью, да и припрятала,а теперь вот воровство и вскрылось.

Нет, что-то неладное получается. Раньше, заставивкакого-нибудь любовника расщедриться, Наталья непременно находила случайпощеголять перед мужем обновкою или украшением, зная, что супруг у нее — сущаятряпка, не осмелится жену поучить, как водится у людей, побоится скандала... Ужона не упустила бы случая похвастаться флакончиком, налить в него каких-нибудьдухов да этак-то изящно духами этими себя обмазывать.

Хотя куда наливать-то было духи? Флакончик, когда его впоследний раз видел Лопухин, был полон какой-то отравою. А теперь в нем что?

Словно отвечая на этот вопрос, Кейт взял сосудец и началотвинчивать пробку. Та не поддавалась.

«Не так! — чуть не воскликнул Степан Васильевич. —Не так открываешь! Надобно сперва надавить на пробочку сверху с некоторымусилием, а потом повернуть, да не как обычно открывается, а, наоборот, справаналево!»

Странно! Степан Васильевич накрепко уверен, что флакона сегоне брал и в руках никогда не держал, однако же откуда он знал, как оноткрывается?

Тем временем Кейт, словно услышав подсказку, взглянулисподлобья и, резко надавив на пробку, осторожно открутил ее. И тотчас испустилразочарованный вздох:

— Пусто! Боже мой! Но ведь такой дозы хватило бы, чтобыубить нескольких человек!

Он переглянулся с Остерманом, который присутствовал тут жемолчаливой фигурой изумления, и снова обвиняюще уставился на Лопухина.

— Удивляюсь, как вам удалось сие... как вы толькоухитрились, сударь мой, — пробормотал он, покачивая головой. — Неиначе, с моим прежним камердинером стакнулись... говорили мне умные люди, чтобя никого из русских не брал в услужение, да я не поверил. Потом поймал его заруку нечистую, прогнал, однако поздно было. Возникло у меня подозрение, что сейварвар не только деньги крал мои, но и похитил этот драгоценный флакон, опропаже коего я очень сокрушался, однако я и помыслить не мог, что это вы слугумоего науськали, что это вы решили... Боже мой, какой же вы мстительный, какойжестокий человек оказались!

Лопухин смотрел на негодующего Кейта и чувствовал, как глазасовершенно натуральным образом лезут на лоб. Этот англичанин — он что, вовсеспятил? Это же надо до такого додуматься, будто Лопухин решил ему за что-тоотомстить и потому выкрал флакончик с помощью некоего неведомогопособника-слуги? Да ведь они с Кейтом едва знакомы, за что мстить? За Наташкиныпрелести? Ну, люди добрые, этаких-то, кому за сие мстить пришлось бы, небось необерешься, Кулаков не хватит — каждому рожу бить, денег не сыщешь — подкупатьслуг у каждого.

Подумаешь, месть — каменную безделушку спереть! А впрочем,там же яд был баснословной цены... Тогда да, тогда конечно. Но пусть Кейт умомрассудит: куда Лопухин яд в таком случае девал? В отхожее место вылил? Зачем?

— Праведное небо! — воскликнул вдруг Остерман, аЛопухин подумал, что барон, даром что вместо Генриха теперь Андреем Иванычемзовется и в православную веру перекрестился, не отвык божиться совершеннопо-лютерански. Ну какой русский человек вдруг возопиет: «Праведное небо!»?

При чем тут вообще небо? Что так возмутило господинаОстермана, что ему понадобилось небеса призывать в свидетели? Неужто и онповерил этой кейтовской байке о том, как мстительный Лопухин подкупает какого-тоневедомого камердинера и...