Глинский даже не запомнил имён своих случайных собутыльников — да, по большому счёту, ему было всё равно, с кем пить. Какая-то настолько лютая тоска сердце сжала — хоть караул кричи. Один из ханыг, судя по ухваткам — сам из спившихся актёров, предложил поехать в подмосковное Востряково к «лучшему, хотя и не признанному артисту Москвы и вообще гению Вите Авилову». Борису было уже всё равно. Добирались до Авилова долго, он гостям не удивился, радушно распахнул дверь в квартиру и сказал, что магазин — через дом. Откуда-то взялась гитара, и Глинский даже исполнил несколько афганских песен, а потом всё словно провалилось в какую-то чёрную дыру.

Утром гости вместе с хозяином опохмелились, и всё понеслось по новому кругу. Борис так не пил ещё никогда в жизни. И только здоровый и крепкий организм позволил ему на третий день всё же выпасть из запоя, когда эта пьянка стала уже отчётливо попахивать дезертирством. Из воюющей, кстати, армии.

Глинский покинул продолжавшую гулять «артистическую» компанию без денег и даже без часов, которые ему на свадьбу подарил тесть. Часы он оставил в магазине в залог за две бутылки вермута. Зато его нехитрый багаж пополнился мятыми театральными программками и самиздатовским сборником стихов, отпечатанных на розовато-сиреневой бумаге для чертёжных копий…

Борис замыл водой на кухне подозрительные пятна на кителе, надел, слава богу, не заляпанную фуражку и поехал в Москву на электричке. На билет ему не хватило 20 копеек, и он ещё боялся, как бы его не сняли контролёры с поезда.

С вокзала он, озираясь и страшась увидеть патруль, позвонил Ольге. Ему надо было хоть где-то занять денег на дорогу в Ташкент и хоть немного привести себя в человеческий вид. Ольга оказалась дома и приехать разрешила сразу, неожиданно сказав, что она как раз в квартире одна.

Бориса она встретила в лёгком элегантном халатике и в мягких домашних туфлях на каблуках. Выглядела она потрясающе, у неё изменилась прическа, и вообще Ольга как-то повзрослела.

Она сразу повела Глинского на кухню, налила большую кружку бразильского кофе и пододвинула тарелку с уже нарезанными бутербродами с импортной ветчиной.

Борис ел, пил кофе и сбивчиво рассказывал ей об Афганистане, ребятах из ермаковской роты и их последнем рейде. Ольга не перебивала, сидела, подперев щёку рукой, и смотрела на него… нет, не то чтобы с жалостью, скорее участливо, что ли.

Потом она сама предложила ему принять душ и даже принесла отцовскую бритву.

Глинский долго сидел в большой ванне, поливая себя горячими струями воды, и трезвел.

Из ванной он вышел, замотанный большим банным полотенцем. Ольга тем временем успела почистить и пропарить его форму — даже рубашку простирнула на кухне в тазу и теперь сушила её утюгом.

— Хочешь поспать часок-другой? Когда у тебя самолёт? Брось полотенце в стиралку. Ещё помнишь, куда?

Она наклонилась, чтобы выдернуть шнур утюга из розетки, и Борис отчётливо увидел, что под коротким халатиком на ней ничего нет. Его в то же мгновение «перемкнуло», и он набросился на Ольгу как зверь. И не просто как зверь, а как смертельно оголодавший самец. Бывшая супруга, надо сказать, и не особо сопротивлялась. Так, ойкнула для приличия… Тем более что произошло всё, как записано в боевом уставе, «стремительно и дерзко». А если перевести это на обычный язык — то взял Борис Ольгу прямо стоя, чего раньше в прежней их супружеской жизни никогда не было. Ольга вообще позу сзади не любила, называла ее «собачьей» и неприличной, унижающей достоинство женщины. Глинский понять не мог, откуда у неё такая хрень в голове, но переубедить так и не смог.

И тут — на тебе, воин Красной армии! Чудеса, да и только…

Борису даже пару раз почудился в Ольгином прерывистом дыхании намёк на стон, а ведь раньше она не стонала никогда и головой с закрытыми глазами не качала. Правду говорят, всё течёт, всё изменяется…

…Потом он перенёс её на кровать и снова взял, уже более традиционным для их былого супружества способом. И снова ему показалось, что она была не такой, как раньше, — нежнее, что ли, доверчивей и при этом — трогательно стыдливей…

Успокоившись, они ещё долго лежали рядом и молчали. Постепенно Ольга стала рассказывать о себе, об аспирантуре и почти готовой кандидатской диссертации — только бы профессор Миньяр-Белоручев из ВИИЯ не напакостил… Борис слушал и нежно гладил её по спине, плечам, груди и ниже, уже перестав удивляться всему, что произошло.

— А как с личной жизнью?

Он задал этот вопрос без надрыва и без подкола, скорее сочувственно и даже по-родственному. Ольга поняла эту интонацию и ответила просто и без жеманства:

— У меня есть жених. Вот папа вернётся из командировки — и будем готовиться к свадьбе.

Внутри Глинского ничего не ёкнуло и не дрогнуло, как ни странно, вместо ревности он испытал что-то вроде радости за бывшую жену — пусть хоть у неё-то жизнь наладится… Как там Виола сказала: «Сделай счастливой хоть кого-то…»

— А кто он? Из наших?

Она кивнула.

— Я его знаю?

Ольга вздохнула и снова кивнула:

— Он на пару выпусков старше тебя и… и знает тебя… К сожалению, не всегда с хорошей стороны.

Борис аж сел. У него никаких проблем ни с кем из виияковцев не было, кроме… Мать честная!

— Погоди, Оля, это что, Слава Самарин, что ли?

Она чуть вскинула подбородок:

— А ты что-то имеешь против?

Глинский задумался, а потом пожал плечами:

— Да нет, просто удивился… Как я могу быть против?.. Он… такой… серьёзный.

Ольга чуть поджала губы и тихо сказала, избегая смотреть ему в глаза:

— Он… Он рассказал мне о вашей драке, опять из-за какой-то артисточки…

Вот этого уж Глинский стерпеть не мог.

— Что? Прости, конечно… Я уважаю твой выбор, но это — вранье. Не было никакой драки — я просто дал ему пару раз слева и справа — на том всё и кончилось. И вовсе не из-за, как ты выразилась, «какой-то артисточки»…

— А из-за чего же тогда?

— Из-за разных представлений о порядочности.

Ольга вздохнула, как будто что-то вспоминая, и, слегка улыбнувшись, съёрничала:

— Из «заразных», говоришь. Но знаешь… — она тут же посерьёзнела. — С ним надёжней, чем с тобой…

Борис бережно обнял ее:

— Оля, я правда… Я желаю тебе счастья… Вот честно. От всей души. Ты его заслуживаешь. Я… я так благодарен тебе. За всё. Я… я не ожидал этого… Я… Тем более ты замуж собралась, а тут я…

— Ты мне тоже не чужой, Боря. Ты — мой первый мужчина. И ты завтра снова будешь на войне. У нас в газетах про Афганистан ничего не пишут, но я-то знаю, что там на самом деле происходит… Там идёт настоящая война, и там убивают. И ты… ты береги себя. Я тебя очень прошу. Хорошо?